читать дальшеYou are my whore, you are the one I adore,
You are the one that my twisted heart adores.
The Tiger Lilies
Кровь образовывает вокруг раны темную, тянущую кожу корочку. Влагой блестит только сам порез, напоминающий приоткрытый и растянутый в гримасе отвращения рот.
Влажное полотенце дразнит хлопковыми волокнами края разорванной кожи, холодит уязвимую плоть.
Что ты делал все это время?
С кем ты спал все это время?
Сколько раз ты вспоминал обо мне за все это время?
- Готов поспорить, она брюнетка.
- Блондинка. И мы не трахались.
- Но собирались.
- Да.
- И я помешал?
- Да.
- Какой я молодец.
Он снова смачивает полотенце в холодной воде и испепеляющее смотрит мне в глаза, на шею.
Спасибо тебе, щенок, за то, что на ней нет ни одного засоса. Чувствую себя почти чистым.
Сколько бы я не пытался сделать свою улыбку невинной, у меня никогда не получается.
Хейваджима не верил ей в семнадцать.
Хейваджима не верит ей и сейчас.
Забинтовав ногу, он опускает штанину, касаясь пальцами босой ступни. Молча смывает кровь с ключиц и криво усмехается, глядя на мое перекошенное лицо.
- Болезненное столкновение с реальностью, да? Все еще без ума от людей, Изая?
Когда я услышал быстрые уверенные шаги в коридоре, со мной случилось что-то очень-очень хорошее.
Я почти поверил в чудо, заставляя себя забыть, что такое галлюцинации, и от чего они возникают.
Их не бывает только у здоровых, хороших мальчиков и девочек.
Мальчиков и девочек, которых ты так любишь портить, и с которыми ты преимущественно видишься только перед тем, как они покинут этот мир, воспользовавшись запретной дверью с горящей лампочкой «Суицид».
Мальчиков и девочек, которым не хватило смелости на то, на что тебе хватило глупости.
Несмотря на уверенность в подлинности происходящего, до последнего я не мог заставить себя трястись от возможности полного провала.
Прижать палец к артерии на моей шее могла хладнокровная госпожа Намие, решившая поработать сверхурочно.
Перекрыть воздух, зажав рот и нос ладонью, могла хладнокровная госпожа Смерть, решившая, что с меня хватит.
Но пинок под ребра носком ботинка и грубый оклик были до боли узнаваемы. Как и грубые пальцы, оттягивающие верхнее веко, чтобы оценить размер зрачка.
- Я думал, это закончилось.
- Что закончилось, Шизу-чан?
Он достает что-то из кармана и бросает мне в руки.
Наклейка на пластиковом контейнере отклеивается с левой стороны. Кожа лжи, слезающая с плоти истины. Внутри болтается всего две синие таблетки, остальное ушло в сток или разбросано на полу офиса.
«Сертралин», - едва различаю я, но перед глазами все плывет и прочитать остальное оказывается задачей непосильной. Впрочем, оно и незачем.
Ну да, ну да.
- Вот ты о чем, - не говорить же, в самом деле, что меня изловчился накормить дрянью малолетний мудак, - Да, я тоже так думал. Но это как зов сирен, знаешь. Я за этим скучал.
- Я заметил. Чьи тряпки на диване?
- Очень смазливый садист. Дать адресок?
- Только если ты настолько зол, что готов простить мне его труп.
- Нет, конечно, нет. Людей я люблю больше, чем себя. Или тебя.
- Закрой рот и поднимайся.
- У-у, злит, да? Нет, спасибо, я еще немного…
- Быстро давай.
Он помогает встать, сжимая локоть, и подталкивает к открытой двери.
Сейчас мое тело легкое, боль для него понятие размытое. Скелет будто шарнирный, действует как только-только смазанный идеальный механизм. Хочется что-то делать, что угодно: заняться диким сексом, ввязаться в кровавую драку, пробежаться по кварталам Восточного Синдзюку или пойти и набить морду Бирну.
Особенно пойти и набить морду Бирну.
Потому что часов через восемь я вряд ли смогу поднять руку на уровень лица без стона.
Потому что такая чрезмерная активность может стоить мне сердца и синий червь-победитель прогрызет в нем дыру.
Меня ведут в офис, но я совсем не хочу видеть свою кровь на гладком кресле.
- Только не туда. В спальню.
- Не так давно тебе там нравилось куда больше, - язвительно комментирует Шизуо, все так же поддерживая под локоть, хоть я и не понимаю зачем.
Я не собираюсь ни падать, ни бежать.
Кровать идеально застелена, выглядит неуютной. Именно так и должна выглядеть кровать того, кто не спал в ней вот уже последние две недели. На это есть много причин, но все они ничто по сравнению с одной: ты и Хейваджима трахались на ней столько раз, что единственный способ спасти тебя от мыслей о его члене – это лоботомия.
- Хочешь лечь? – спрашивает мой спаситель, открывая окно, вдыхает воздух и уличный шум.
- Только с тобой.
- Ты же самостоятельный мальчик.
Он закуривает, а я не знаю, чем заняться, чтобы избавиться от энергии, поднимающейся внутри волной. Точнее, я прекрасно знаю, чего мне хочется прямо сейчас, но я не могу себе этого позволить.
- Ну и на что похожа жизнь без меня?
Его локти упираются в подоконник, а взгляд замерзает, будто он где-то далеко, не здесь. Я не вижу его лица, но готов поспорить, что это так, потому что когда он начинает говорить, голос звучит предельно отстраненно.
- Изменений мало.
- Это значит лучше?
- Это ничего не значит.
- Ты просто не хочешь признавать, что без меня твоя жизнь теряет смысл, и ты начинаешь скучать.
- Кто-то из нас ведь должен, верно?
Не в силах стоять без дела, я сажусь и постукиваю пальцами по бедру, судорожно вспоминая, чем из того, что есть в моей квартире, можно быстро и с относительно небольшим ущербом сняться со скоростей.
- Ты хотел, чтобы грустил я?
В паузе между моими словами и его ответом я уже успеваю убедиться, что в квартире вполне предсказуемо не найдется ничего подходящего, а звонить соответствующим знакомым при Хейваджиме равносильно самоубийству.
- Не уверен. Но твоя блядская сущность просто нарывается на траур.
- Ты же сам сказал: я ни с кем не спал. И глупо говорить мне об этом после милого разговора не с тобой по твоему мобильному, не находишь?
Его плечи опускаются и слабо вздрагивают от смешка, когда он выбрасывает скуренную до фильтра сигарету в окно и достает из пачки еще одну.
- Блять, какого черта ты ржешь?
Он оборачивается, недоуменно глядя, как я сжимаю в пальцах тонкое одеяло, источая агрессию и злясь, что вовремя не прикусил язык.
- Не думал, что тебя это так зацепит.
Внимательный взгляд темных глаз, от которого мне абсолютно некуда деться. Кажется, что ноги пружинят от пола, когда я встаю и мечусь от кровати к столу, пытаясь сымитировать активность и в то же время убедить себя посидеть спокойно хоть немного.
- Кроет? – понимающе спрашивает Хейваджима и выбрасывает очередной пожеванный фильтр в окно. Затем выпрямляется, кладет ладонь на оконную раму и все так же спокойно наблюдает за каждым моим движением.
Кивок выходит отрешенным и слабым, поэтому я киваю еще раз, надеясь, что теперь в глазах осмысленности больше.
Он вздыхает и подходит ближе, пытается поймать под локоть, но я выворачиваюсь, чувствуя неизвестно откуда взявшееся отвращение.
Сейчас, да и всю жизнь, это должен чувствовать он. По большей части, это, должно быть, и есть одно из главных чувств, которое он ко мне испытывает.
Не обращая внимания на попытки вырваться, Шизуо сжимает мое плечо, на этот раз уже неумолимо крепко.
- Тебе лучше лечь.
- О, если бы это было так легко.
- Уверен, ты как-нибудь справишься.
- Если только с тобой.
- Нет.
- Я сказал, с тобой.
- Ты оглох?
- Я буду вести себя хорошо.
Все дело в том, что Хейваджима Шизуо до тошноты упрямый кретин.
Упрямый кретин, который пообещал и близко ко мне не подходить, если я буду под чем-то, что законом признано нелегальным. И я его прекрасно понимаю – вряд ли бы мне хоть раз захотелось иметь дело с кем-то вроде меня в состоянии острого мескалинового психоза.
Отмывать ванну от крови оказалось тяжелым ударом для его хрупких нервов, как и все, что я успел тогда наговорить. Я плохо помню, что произошло, но зная себя, на его месте я бы давно сменил имя и сбежал в Мексику.
Когда на меня начинает накатывать волна мазохизма, я всегда пытаюсь воссоздать в памяти ту утомительную ночь, но ничего кроме крови и бледного лица Шизуо упорно не приходит на ум.
Сейчас выражение его лица дает понять, что он думает о том же, о чем и я. Вот только есть одна проблема.
В отличие от меня, он был в состоянии запомнить все.
- Ладно, - сдается он и снова поворачивается к окну.
Я слежу, как он наступает начищенными до блеска носками на пятки, небрежно сбрасывает так и не снятые в коридоре туфли, снимает жилетку и расстегивает рубашку.
Голова немного наклонена вниз и вбок, волосы скользят по шее, а у меня встает так, будто он сказал, что любит меня и разрешил быть сверху.
Терпеливо ждать, когда он раздевается, ужасно невыносимо.
- Чего застыл, блоха? Шмотки снимай, пока не разорвал. Не думал, что придется заново учить тебя раздеваться. Я надеюсь, за это время ты не забыл, как сосать?
- Не забыл. Но у меня монстры под кроватью, Шизуо. Вторую неделю спать не дают. Так что герои вперед.
Хейваджима невольно усмехается, заглядывая мне в лицо, и я кривлю губы в ответ.
Подушка с одеялом кажутся ледяными, и меня знобит первых минут пять, пока тепло тела рядом не позволяет почувствовать призрачный комфорт. Лежать без дела сейчас просто невозможно, но я заставляю себя сохранять спокойствие, намертво вцепившись в запястье Шизуо, который благополучно делает вид, будто этого не замечает.
- У меня иногда такое чувство, что ты просто нормально трахнуться не способен, блять, - шипит он и со злостью накручивает на пальцы прядь моих волос, тянет ее, приближая мое лицо к своему, - Ты что такого ему сказал, что он тебя прирезать решил, совсем крыша поехала? Или без крови ты только со мной доволен?
- Если бы я не хотел крови, то не пил бы столько твоей. Парень просто свихнулся. И я ему в этом не помогал.
- Да ладно?
- Серьезно. Меты с алкоголем на редкость агрессивное сочетание.
А может Бирн наплел ему, что я без хорошей потасовки попросту не кончаю.
Хейваджима кусает нижнюю губу, и я знаю, что его гложет.
- Нет, так, как я чудил тогда, пацан просто физически не смог бы.
- Это я и без тебя заметил. Если бы нет, ты был бы уже мертв.
- Ошибаешься.
- Поверь мне, я знаю, о чем говорю.
В его голосе нет осуждения, но каменная уверенность заставляет мое сердце твердеть тоже.
- Может, просветишь? Я, знаешь ли, мало что тогда запомнил.
- Неудивительно.
- Шизуо.
- Забудь. Просто заткни свою пасть и не доебывай.
- Но это сложно. Мне и лежать-то тяжело.
- Хватит ныть.
- Я хочу знать. Это мне покоя не дает, понимаешь?
Я собираюсь приподняться на локтях, но он прижимает меня обратно к матрасу, откидывается на подушку сбоку, оставив руку на моей груди. Теперь мы оба отрешенно смотрим в потолок, бледные и истощенные друг другом, словно безумная парочка сомнамбул.
- И мне не дает.
Его тон вызывает желание засунуть свой вопрос обратно в глотку и никогда больше не подавать голоса. Стать звездой немого кино в жанре классического нуара, которая обязательно умрет в самом конце.
- Если все было так плохо, почему ты остался?
Боги, да я же знаю, это было не просто плохо – это было ужасно.
В тех немногочисленных коротких отрывках, оставшихся в моей памяти, я не затыкался на дольше, чем нужно было для того, чтобы перевести дыхание.
Все, что гнило в моей голове, вырвалось наружу мутным ядовитым потоком слов. Вся эта забродившая дрянь, которой следовало бы никогда не покидать пределов сознания.
Выкладывать, срываясь на крик, своему любовнику то, что мучительно не хочешь слушать сам – очень херовая идея. Одна из худших идей, когда-либо приходивших мне в голову.
Я помню, насколько мощное раздражение чувствовал тогда.
То, что я говорил, должно было бы злить его еще больше, чем меня, тогда какого черта я еще жив.
- Не знаю, может, чтобы ты не вышел в окно, - язвительно отзывается Шизуо, и я кладу свою ладонь на его, крепко переплетая наши пальцы.
- Меня, мягко говоря, удивило, когда я проснулся не один. Знаешь, что нормальные люди делают в таких ситуациях? Сваливают куда подальше как можно быстрее.
- А то, что ты вообще проснулся, тебя не удивило, нет?
- Не особо.
- А должно бы.
- Ты не мог бросить меня одного, да? Так сильно любишь меня, Шизу-чан?
Он разворачивается ко мне лицом.
Все присяжные в зале Верховного суда Хейваджимы Шизуо разворачиваются ко мне лицом.
- Это был единственный раз, когда без моей помощи из тебя вытекло столько крови, Изая.
О, это ты так думаешь.
Ты не знаешь, что я делал, пока не встретил тебя.
Ты не знаешь, чем я занимался, пока ты ненавидел меня.
- Я не хотел. Ты не должен был этого видеть.
- Еще бы.
- Хочешь, я покажу тебе, что помню?
- Не особо.
- Это приятное воспоминание, правда.
- Только если без ножа, - смейся, пока можешь, ты действительно красивый, когда улыбаешься мне, Шизуо.
- Без.
Мягко перехватывая его запястье, я убираю теплую руку со своей груди и склоняюсь над ним. Неотрывно глядя в настороженные глаза, прикрытые светлой челкой, я вспоминаю то, что произошло так давно. Много времени – огромный отрезок, грубо отсеченный от моей и твоей жизни.
Его сухие губы лихорадочно собирают отравленную мескалином влагу с моего лица, и мне кажется, что он умрет от этого яда. Эта мысль порождает панику, а она волочет за собой в кандалах тоску со впалыми мертвыми глазами.
Его пальцы мнут куртку на моей спине, пока он успокаивающе проводит рукой вдоль позвоночника вверх и вниз.
Обязательно вспомню это, когда буду кончать под ним.
Улыбаясь, я закрываю глаза. Ужас, пережитый тогда, оставил по себе куда больше важного, чем тихие и спокойные вечера в компании самоубийц.
Чужая смерть никогда не сравнится с твоей.
Мир не рухнул, когда Ницше сказал, что Бог мертв.
Мир не рухнул, когда люди поверили Ницше.
Я глажу его голое плечо, стягиваю одеяло вниз, целую лицо. В отличие от него тогда, мне не приходится давиться соленой водой и насильно удерживать извивающееся тело.
Пачкая поцелуями его кожу, я провожу языком по скуле, ощущая, как внутри все дрожит. Сердце вибрирует, и если так пойдет дальше, из носа хлынет кровь, смешиваясь с кровью, пущенной ницшеанством, которая давно затопила весь мир.
И кто же тот Ной, что построит новый ковчег.
Кем бы он ни был, мы на него никогда не попадем, Шизуо.
Если только, конечно, у нового праведника, сына Иерусалимского, не будет цели истребить каждой твари по паре.
- Хорошее запоминается редко, правда? Мне повезло.
Хейваджима ровно и тихо дышит, позволяя мне согревать дыханием его губы, раздвигать их языком и прикусывать зубами. Теория поглаживаний жаждет немедленного ответа на мои действия: поцелуя, ладони на бедре. Но он не делает ничего.
Мраморный Давид был бы и то более пылким любовником, чем он сейчас.
Но он настолько теплый и свой, что жаловаться – единственный грех, который я не могу себе позволить.
Я вжимаюсь своей грудью в его, ощущая, как давят друг на друга ребра и пульсирует аорта. Так сильно и жадно, будто грудная клетка сейчас раскроется, как большая хищная пасть, и поглотит тело под ней. С хрустом.
Стоит дотронуться кончиком языка к верхним зубам, и Шизуо сжимает челюсть.
- Блять. Ну что такое?
- Обжимаешься с падалью и все еще надеешься на меня? Хреновая идея, блоха.
- О, смотрите-ка, папочке это не понравилось.
- Совсем не понравилось.
- Да брось. Я до конца был верен тебе.
- Не сомневаюсь.
Вот черт. Ночная стража нравов и справедливости его милости Хейваджимы не спит. Она точит клинки, кося в мою сторону цепким и умным взглядом.
Чтобы скрыться от немого укора в его глазах, приходится сникнуть и уложить голову на его ключицах. Теперь, когда я полностью лежу на нем, ощущая щекой жар теплой кожи, мне бы пришлось сползти сантиметров на пять, чтобы кончики пальцев ног упирались хотя бы в его щиколотки.
- Все время я представлял, будто он – это ты. Как тебе такое? Льстит?
- Блять, блоха, это отвратительно.
- Ты еще не слышал, как Бирн поет в душе, если так говоришь. Вот что действительно отвратительно.
- Ты себе сейчас совсем не помогаешь, Изая.
- Я в курсе. Но раз уж тебя не прошибло мое признание в воображаемом сексе с тобой – я уже обречен.
- Воображаемый секс – это ты, твоя рука и горячие мысли обо мне. В твоем случае он как-то вышел за рамки фантазии, не находишь?
Почему он проявляет свои способности к логическому мышлению только тогда, когда мне это совершенно не нужно, интересует меня больше, чем то, доживу ли я до утра.
Почему я всегда выбираю худшие из возможных альтернатив, не занимает меня в общем-то никогда.
- Ты чуть не проломил мной пол, если забыл. Неудивительно, что мне захотелось переспать с кем-то, кто не способен убить меня, не приложив для этого немного усилий.
О да, и даже этот кто-то умудрился изрядно тебя потрепать.
Смирись, Орихара. Мир не хочет, чтобы ты жил.
Душа Шизуо вздрагивает от мучительного чувства вины. Я знаю, она у него точно есть.
Потому что он гладит мои волосы совсем не так, как делали это те, кто ее продал.
Я чувствую, как он перебирает пальцами короткие пряди и закрывает ладонью свое лицо, гладит переносицу. Мягко сжимает мои волосы на затылке в кулак, не позволяя поднять голову.
Сейчас ему настолько плохо, что я начинаю чувствовать себя почти хорошо.
- Не стоило тебе со мной связываться. Никогда.
- Жалеешь меня?
- Любишь людей - люби людей. Ты ведь не просто так когда-то для себя это решил?
Я все-таки поднимаю голову, осторожно выпутывая волосы из его пальцев. Но совсем не для того, чтобы смотреть ему в глаза. Слабо кусая ребра, я спускаюсь ниже, облизываю кожу. До боли в фалангах цепляюсь в его бедро рукой и прихватываю зубами выступающую тазовую кость.
- Может быть да. А может и нет, - мое дыхание на его влажной от слюны коже точно кажется холодным, - Это было чудовищно давно.
- Тогда какого хрена, а?
Если бы я только знал.
Он толкает меня в плечи, подминает под себя.
Соединенные Королевства Его Величества распускает войска и хоронит последних генералов, спуская их гробы вниз.
- Ты забыл, кто сверху? – ласково шипит он, кусая за мочку уха и больно оттягивая.
- Боги. Я помню.
Он целует мое горло горячими губами, кладет руку на сразу же напрягшийся пресс. Короткие ногти едва ощутимо царапают кожу, вызывая дрожь вдоль позвоночника и напряжение в бедрах – то самое ни с чем не сравнимое чувство, когда ты кого-то очень и очень хочешь. Стимулируемое спидами сознание уже прогнало несколько возможных альтернатив с разными вариациями концовки, но все они заканчиваются практически одинаково – обалденным кайфом, мысль о котором разогревает еще больше. И только в одной из них я задыхаюсь и бледнею от остановки сердца, оставляя красные полосы на ребрах.
Ну, с кем не бывает.
Вот она, очередная моя охуенная идея.
Давай посмотрим, выдержит ли наше изношенное сердечко отличный трах.
Языком Шизуо водит по царапине на груди, затем прижимается губами к моим губам, просовывает руку под спину, приподнимая и прижимая к себе.
- Когда ты стал таким нежным?
- Кажется, за это время я привык к чувствительным блондинкам.
- Ну вот и еби их, - нет, я не злюсь, но он за это еще поплатится.
- Успокойся, у тебя есть свои преимущества, - вы только послушайте, какой соблазнительно-вкрадчивый голос льнет из этого на удивление вместительного рта, - Если я кончу тебе на лицо, макияж не размажется по всей роже.
- Сука.
Он хрипло смеется, целует в губы и отстраняется, когда ему на язык попадает свежая кровь.
- Щеку прокусил, - судя по выражению его лица, нужно сказать что-то еще, - Вот здесь.
Быстро стучу подушечкой пальца под левой скулой, и Шизуо, закатив глаза, вздыхает, а затем перехватывает мои пальцы у лица и целует пульсирующую от боли щеку.
- Это уже начинает меня пугать. Я серьезно.
- Тебе не нравится?
- А тебе не все равно? Черт, ты не Хейваджима. Просто мои иллюзии меня жалеют, проснусь я с каким-то левым недоноском, а потом, может быть, даже придется с ним знакомиться, говорить тупые вещи в духе «привет» и «классный член, повторим?». Не хочу облажаться второй раз за день, тогда настоящий Шизуо меня точно вздернет.
- Тихо, не паникуй.
Это напоминает мне негласную природу формирования наркоманской социальной цепи.
Сначала все идет хорошо.
А потом кто-то умирает, и становится охуеть как страшно.
И все говорят «Не паникуй», пока не словят на нервах свой первый бэд и, забившись в угол, не станут в рыданиях звать мамочку, умоляя «забрать отсюда». Как правило, мамочка в таких случаях мертва или занята другими важными делами и этого не слышит, поэтому прийти не может.
- Успокойся, эй, - касаясь моего лба щекой и уголком губ, тихо говорит он, - Немного нежности тебя не убьет.
- Ты приучил меня не к этому.
- Отлично, урок усвоен, переходим к новой теме.
- Твои занятия индивидуальны или есть еще целый класс учеников?
- Ты задаешь тупые вопросы.
- А ты даешь туманные ответы.
Напряжение, вызванное таким внезапным наплывом нежности Хейваджимы, отступает. Сомневаться в Шизуо никогда не приходилось - врать он умеет всем, кроме своего брата, но не любит.
- Ты преувеличиваешь мою жестокость.
- Чувствуешь себя чудовищем, да?
- Твоими стараниями.
Кончиками холодных пальцев я провожу по его скулам, поглаживаю губы. Он улыбается и прихватывает палец губами, но мне становится жутко. Улыбка кажется жесткой, и я накрываю его рот ладонью.
- Твои оскалы реально пугают.
- Нет, но ты боишься, потому что слабак, - говорит он, согревая дыханием пальцы, и слегка прищуривает глаза, будто знает что-то обо мне, чего не знаю я сам.
- Спиды, нервы, плохой день, твоя рука близко к моей шее – я просто не могу расслабиться.
- О, детка, пока я рядом, никто тебя не обидит.
- Да, кроме тебя.
Но это куда лучше, чем быть зарытым мафией заживо, предварительно хорошо потрясшись в багажнике связанным и с мешком на голове, например.
Глаза Шизуо очерчивают крошечные морщинки жестокости.
- Имею право, - один его тон говорит, что спорить нельзя.
Все вокруг становится мрачным, потому что субъективность моего восприятия красит каждую деталь в тон его зрачкам.
Все существующее в мире абсолютно пустое и прозрачное. Другое дело – проекция объекта в сознании человека. В моем сознании.
Стены и потолок покрываются паутиной и сырыми пятнами плесени только потому что мне не нравится то, что он мне говорит. Как он это говорит. Окружение становится даже враждебнее, чем я привык.
- Это такой своеобразный способ выражения любви. Я понял.
Я же умный мальчик. Знал бы ты, как я устал им быть.
Светлая линия шрама у Шизуо на груди пересекает ребра. Это стартовая отметка от нашего первого «Привет», и она останется там до нашего последнего «Пока». Как те царапины на двери, которые оставляют дети, измеряя, насколько же они выросли за год. Они остаются там даже тогда, когда дети взрослеют, погибают или, что еще хуже, женятся.
Магия времени – совсем не то прекрасное волшебство, которое воскрешает мертвых. Она делает труп реальности мертвее и мертвее. Обгладывает череп и раздувает ее безобразное, сочащееся удушающим запахом, тело.
Стоит ее дряблому животику разорваться, выплескивая наружу гнилую кровь и кадаверин – все твое лицо забрызгано прошлым, которое не хочешь помнить, но не можешь отмыть.
Например, тот день, когда Хейваджима затевает кровавую драму просто потому что я умыкнул чью-то голову.
Нет, даже не так.
Не просто голову – голову его друга.
Устрой я выставку из мозгов в своей спальне, он бы только покрутил пальцем у виска и скривился, пару раз заехав по лицу из чистых соображений морали.
Но нет же. Стюрлусон – Святой Грааль для благородного рыцаря, человечности в котором хватает лишь для осознания понятия «дружба», но никак не для того, чтобы водить ее с человеком.
Влажный горячий язык снова проходится по горлу.
С таким же обрекающим на смерть теплом, должно быть, струится из стигматов библейская кровь.
Хотя откуда мне знать.
Влажное дыхание оседает на коже ощущением живого. Чувствую себя вернувшимся домой после долгого-долгого блуда по чужим телам и глубоким трясинам.
Дрожащими пальцами глажу его плечи, стараясь дать понять, что я ему рад. Готов облизывать лицо, как псина, которую закрыли в кладовке, лишь бы не доставала часок-другой, а затем выпустили.
Противно осознавать, что в отличие от меня, животное не понимает, в чем вся соль ситуации.
- И как ты только держался без меня? – просто не в силах молчать, спрашиваю я, когда он расстегивает на мне штаны.
- Что? – невнимательно переспрашивает он, отстраняясь от моего живота, – О нет. Блоха, помолчи, а? Серьезно, мне иногда кажется, что тебе пора основать общество анонимных любителей поболтать во время секса, чтобы каждое гребаное собрание начинать с «Я Орихара Изая, и я заебываю тупой трескотней всех, кто рискнет меня трахнуть». Может, тогда ты наговоришься.
- Может. Я заткнул пасть, доволен?
- Умница, - одобрительно, словно затравленному, слаборазвитому ребенку, говорит он, - Умница.
Ткань трется о подсохшую под бинтами рану, соскальзывая с бедер, и я закусываю губу от боли, запоздало дошедшей до плохо соображающего мозга. Момент блаженства закончился, и теперь пришло время хватать ртом воздух, скуля от терпимой, но надоедливой боли.
Я послушно сгибаю ногу, когда Шизуо кладет ладонь на внутреннюю сторону колена и приподнимаюсь на подушках, глядя ему в глаза. Ловя тусклый свет мегаполиса за окном, радужка отражает мое бледное лицо в миниатюре. Будто я заперт с той стороны и колочусь о череп изнутри. Мысль об этом хоть и лжива, но в концепции своей очень даже льстит.
Чем больше субъектов закрепило тебя в своем сознании, тем больше шансов не исчезнуть из этого мира слишком быстро. Жалкой неточной проекцией можно существовать вне себя, но, к сожалению, не получать от этого никакой пользы, кроме удовлетворения собственного эго.
«Обо мне думают»
«Меня помнят»
«Меня любят»
Перечень условий комфортного существования любой взятой отдельно особи.
Жесткой ладонью он обхватывает мой член и сжимает пальцы, медленно двигая вниз и снова вверх. Я пытаюсь дотянуться до ящика рядом с кроватью, но он успевает первым, выдвигает его, пытаясь нашарить среди разноцветных кондомов смазку.
- Блять, - ящик вываливается, ударяется о пол, и Хейваджиме приходится едва ли не лечь на мою ногу, чтобы достать тюбик.
- Херово, когда секс начинается с неудач. Плохая примета.
- Блоха в постели – вот это плохая примета.
Да уж, уверен, всем тем, кто со мной когда-либо спал, в итоге действительно не везло.
Закон фатального краха в жизни, неизменно следующего после отменного траха имени Орихары.
Когда Шизуо кусает меня за губы, все становится похожим на порно, только без камер, оператора, и я почти ничего не помню.
Очень обидное свойство метов – быстрая, незаметная отключка памяти на неопределенный срок, когда не нужно. Во время обоюдно приятного разговора, секса или же попытки уговорить ближнего не палить из дробовика себе в глотку, например.
Обычно это ощущается, как прерванный показ фильма в кинотеатре, только нет тех неловких нескольких минут, которые зрители проводят в возмущении, пока проблемы с пленкой не уладят.
Словно видео смонтировали, вырезав из него огромный кусок, и фильм выглядит примерно так: вначале показывают, как Лари женится на Синтии, а в следующем кадре он, уже лет на двадцать старше, разделывает ее ставшую рыхлой грудь кухонным ножом.
Без длинной душещипательной истории о том, как они дошли до жизни такой. В жопу глубокий социально-психологический конфликт.
Но не каждый из таких провалов, конечно, заканчивается трагично, нет. Не настолько.
Например, ситуация номер один, средней степени тяжести: «Эй, Изая, запомни, что я тебе скажу, к тому парню…», - говорит тебе твой хороший знакомый, по-братски крепко сжимая плечо, дальше полный провал, и в следующую секунду ты уже пытаешься отцепить от горла холодные пальцы «того парня», смутно понимая, что окончание фразы приятеля, должно быть, звучало как «не подходи».
Ситуация номер два, допустимой степени тяжести с риском для бизнеса и репутации: «Мы поменяли код и ячейки, так что слушай внимательно…», - и вот после этих слов ты уже тупо пялишься на симпатичную администраторшу в банке, понимая, что не знаешь, как сюда добрался, и не в силах вспомнить, что же этот мудак там сказал после «слушай внимательно», как бы внимательно ты тогда не слушал. В эту секунду твоя память чище, чем хороший боливийский кокаин.
Бытовые и нелепые случаи тоже имеют место быть, когда какой-нибудь мистер N, прочувствовавший это на себе, звонит, чтобы на полном серьезе заявить: «Человечество все-таки изобрело телепорт, чувак, я не знаю, где я».
Вот и сейчас я облизываю языком соленые губы, когда Хейваджима натягивает резинку на член, а в следующий момент, о да, вы только посмотрите, что я делаю, когда в следующий момент я снова открываю глаза, то уже кусаю его пальцы, пока он вбивается сзади.
Больно просто адски, но я хотя бы знал, на что шел. Надеюсь, вскоре за это мне полагается хороший минет.
Пот стекает по вискам, и руки Шизуо ложатся на мои бедра к удивлению аккуратно, бережливо. Я чувствую его отрывистое, отдающее горьким табаком дыхание на шее и закрываю глаза от кайфа, смешанного с не особо приятными ощущениями, стараясь игнорировать боль. В конце концов, у меня была возможность трахаться с кем угодно, но, как ни странно, компания руки почему-то показалась мне куда предпочтительнее.
Если учесть то, что произошло сегодня, это было очень умно с моей стороны.
Оно действительно к лучшему, потому что я не знаю, что Шизуо сделал бы со мной, займись я в его отсутствие с кем-то чем-то более интимным группового самоубийства. Хотя, казалось бы, куда уж интимнее.
Липкая густая смазка течет по бедрам, а одно колено прилипает к сбившемуся под нами одеялу. Наверное, сквозь бинты просочилось немного крови. Я умоляюще постанываю, когда кисть руки уже устает дрочить, и Шизуо, касаясь губами позвоночника между сведенными лопатками, перехватывает инициативу на себя, снова обхватывая пальцами мой член.
Кровь пульсирует в висках и на сгибе рук, там, где порядочные люди, глядя мне в глаза, обычно рассекают кожу ножом.
Когда руки устают держать наш общий вес и подгибаются, он обхватывает мою талию, вжимает в подушки, навалившись сверху, и кончает, слабо кусая за плечо. Не вытаскивая обмякший член, он быстро дрочит мне, тихо говорит, что я охуительно красивый, когда слушаюсь и не довожу его до бешенства, ведет влажным языком вдоль шейных позвонков.
Какую только чушь не услышишь во время секса.
Надеюсь, в момент своего провала я не отличился ничем выдающимся, а только тихо стонал и кусал подушку.
Оргазм вышел не из десятки лучших, но тело расслабилось так, словно я сильно напился и больше не хозяин собственных рук и ног. Дышать стало легче, а Хейваджима, вытирающий руку салфеткой, обманчиво кажется не таким уж и жестоким. В те редкие моменты, когда я вижу его абсолютно спокойным, я просто не могу поверить своим глазам. Наверное, что-то подобное испытывает боевик, когда враг запутывается ногами в растяжке, а граната не взрывается.
Я перевожу дыхание и улыбаюсь в подушку, когда его рука ложиться на мою талию, переворачивает на спину. Смотрит на меня сверху вниз, пошло и самодовольно. У него на меня большие планы, потому что со мной можно делать все, что ему угодно, а он так сильно соскучился.
Его пресс и плечи блестят от пота, влажные пряди липнут ко лбу, и я схожу с ума от удовольствия, потому что это тело принадлежит мне.
Он разглядывает меня целых несколько минут, а я молча позволяю ему смотреть, потому что знаю, как сильно он любит меня без одежды.
Пальцы снова скользят в растраханный и скользкий от мазки анус, проникают глубже, заставляют меня судорожно хватать ртом воздух, а он не сводит с меня насмешливого взгляда, от которого хочется кончать и кончать, потому что, боги, он мне нравится, твою мать, как же он нравится тебе, Изая, себе-то ты можешь это сказать.
Если он умрет у тебя на руках, ты пойдешь и покорно застрелишься в ванной, потому что ты любишь его, Изая.
Если он бросит тебя, ты окончательно свихнешься и сведешь всех его пассий с ума, потому что твоя жизнь станет невыносимой, Изая.
Ты любишь его больше, чем кто-то когда-либо любил тебя, и ты ничего не можешь с этим поделать, в твоих стремлениях больше нет пунктов, которые не учитывают его, Изая.
Ему жутко нравится видеть, как я теряю контроль от возбуждения, пожирая глазами каждый его гребаный жест. Мои обкусанные губы дрожат, когда он нависает сверху, упирая ладонь в матрас возле моей головы. Я трусь щекой о его кисть, облизываю выступившие от напряжения жилы языком, истекая смазкой и задыхаясь от удовольствия, выгибаюсь, касаясь снова встающим членом его живота.
- Если бы ты себя сейчас только видел, - говори, детка, говори, твой голос просто нечто, и ты это знаешь.
- Да-да, я бы и сам себя трахнул, если бы мог.
Он хрипло смеется, и этот смех такой же соблазнительный, как его неутомимая привычка хотеть тебя.
Он имел тебя столько раз, Изая, что ты уже не можешь сказать, будто ты – ничей.
Шизуо склоняет голову к плечу и вытягивает пальцы из тебя, а ты дрожишь, сжимаясь вокруг них, как текущая шлюха, которая очень любит свою работу, потому что он выглядит охуеть как здорово, прикрывая глаза в предвкушении.
На самом деле, ты и есть текущая шлюха, которая очень любит свою работу.
Поэтому ты стонешь, закусывая губу, представляя, как правильно и эстетично его член смотрится между твоих ног в самом развратном ракурсе, на который только способно твое воображение, а оно способно на многое.
Поэтому ты насаживаешься все яростнее и сильнее, умоляя его двигаться быстрее и вскрикивая в такт особо мощным толчкам.
Пальцами ты цепляешься за его волосы и притягиваешь к себе. Он имеет тебя лучше всех остальных не потому что вы с ним занимались сексом бесчисленное количество раз, а потому что сейчас с тобой Хейваджима Шизуо, твой благородный рыцарь, и ты, блять, готов сделать все, что он попросит, хотя ему об этом знать совершенно не следует.
Трахаясь с ним, ты никогда не станешь безразлично смотреть в потолок, слушая чужое дыхание и не веря в то, что позволил какому-то ублюдку себя иметь.
Трахаясь с ним, ты никогда не будешь чувствовать себя, словно это очередная неудачная попытка получить от жизни единственное доступное тебе удовольствие.
После секса с ним не придется полоскать рот алкоголем, лежа в остывшей ванной и сокрушаясь о своем неотвратимо-тотальном падении вниз, сдерживая отвращение.
Ты действительно хочешь видеть его лицо.
Тебе действительно нравится все, что он с тобой делает.
И ты правда-правда очень хочешь, чтобы он никогда не смотрел на тебя с презрением, которого ты заслуживаешь.
Когда он почти садит тебя на свои согнутые ноги и подхватывает тощие бедра, ты послушно упираешься кончиками пальцев в матрас, а потом и вовсе обхватываешь ногами его бока. Обнимаешь за плечи, безумно радуясь, что теперь твоя голова даже немного выше его, член трется о твердый пресс, а он достаточно сильный, чтобы справляться со всем в одиночку.
Сейчас ты настолько погряз в нем, что готов послать к чертям Одина и всех его асгардских сыновей.
Оттягивая светлые волосы на затылке вниз, запрокидывая его голову, ты готов забыть, что совершенно не умеешь жить, не причиняя ему боль.
Ты целуешь его, выдавливая из себя всю нежность, на которую только способен, и сам охуеваешь от того, что делаешь это не потому что любишь хороший секс, а потому что ты настолько непозволительно сильно помешан на Шизуо.
Кончая ему на живот, ты стонешь в его рот и слабо кусаешь за язык, готовый покорно ждать, пока кончит он, сжимаясь так сильно, как можешь.
Потому что как бы ты там не выебывался и не строил из себя большого босса, иногда ты ужасно от этого устаешь.
То, как он с рыком кончает, оставляя на спине полосы от ногтей, и стягивает кондом, бросая его на пол, заставляет гордиться тем, что ни одна нормальная религиозная мамочка не одобрила бы.
Одеялом он стирает с нас обоих смазку и сперму, отбрасывает его в сторону и ложится сбоку, обнимая одной рукой за плечи.
Он считает тебя слишком чокнутым, чтобы поверить в то, что сейчас ты полностью под его контролем, и это единственное, что тебя спасает, Изая.
В темноте я различаю засос слева над ключицей, и запоздало понимаю, что он мой, потому что когда мой герой явился меня спасать, кожа на его шее была безукоризненно чистой.
Вдыхая и выдыхая стойкий запах секса и сигарет, я удивляюсь, как прожил эти несколько недель, не вскрывшись на этой самой кровати.
Я уже много лет не принимаю тяжелых наркотиков, но не было ни дня, чтобы я о них не думал.
Я уже много лет знаю Хейваджиму Шизуо, но не было ни дня, чтобы я не хотел его трахнуть.
***
Хейваджима опустошает мой холодильник и смотрит «Олдбоя», развалившись на диване. Сейчас его абсолютно не волнует, чем я там занимаюсь, если только это не торговля телом за дорогой алкоголь и травку. Кажется, я мог бы спокойно вздергивать обнаженных девственниц одну за другой, лишь бы делал это тихо. Но, как жаль, для такого требующего усилий ритуала у меня слишком болит все тело, а в крови все еще бурлит любовь к всему человеческому.
Сейчас я отупело смотрю в экран поверх ноутбука, потому что даже не могу сосредоточиться на том, что происходит в чате. Под бодренькую классическую музыку главному герою вырывают зуб, предварительно зафиксировав рот в открытом положении инструментом, подобие которого я, к своему несчастью, имел радость видеть пару раз.
Инквизиция бессмертна.
Краем глаза я замечаю, что в чате, на фоне сообщений Таро, которого сегодня просто не заткнуть, выплывает окошко с личными сообщениями, и горло начинает саднить.
«Вот тебе новая гетто-история, детка. Позавчера наш маленький Торквемада очень и очень расстроился, когда до него, наконец, дошло, что ты его совсем не любишь. Этот идиот прямо на моей кровати в висок себе пальнул. Все бы хорошо, но пуля застряла в черепе, так и не добравшись до мозгов. Он живой, блять, ты представляешь. Неудачник малолетний. Он до сих пор в отключке. Мудила, ты должен мне новый ковер и шелковые наволочки. Счет за лечение я тоже тебе пришлю. Можешь ничего не говорить, я и так знаю, что ты безумно рад».
О да, люди меня просто невообразимо радуют.
Пытаться застрелиться из-за «любви» к созданному из слухов и сплетен кумиру, который даже не знает твоего имени, быть готовым страдать и лить кровь ради того, к кому прикасался лишь один гребаный раз.
Это, несомненно, достойно человека.
Не сдерживаясь, я уже смеюсь во весь голос, несмотря на жуткую боль в мышцах спины и живота.
Видимо, моя аура в смертельных дозах излучает мортидо - еще немного, и люди станут выбрасываться в окно еще до того, как я открою рот.
- Что? - спрашивает Шизуо, не отрывая взгляда от фильма.
Я с трудом встаю, подхватывая ноутбук, едва волочусь к дивану, падая рядом с ногами Хейваджимы, и устраиваю ноутбук на полу, так, на всякий случай. По привычке. Он все так же не смотрит на меня – его внимание поглощают насыщенные красным цветом кадры.
- Ты же никогда не убьешь себя, да, Шизу-чан?
- Еще чего.
- Не повесишься у меня на кухне?
- Блоха, я не собираюсь присоединяться к твоему клубу анонимных самоубийц.
- Вот блять…
Он ухмыляется, игнорируя мой недовольный стон. В его глазах столько жизни, сколько не было во мне в самые безмятежные годы.
- Что случилось?
- Я похерил все, что любил. Вот что случилось.
Одно дело медленно и верно вести под руку того, кто решил расстаться с жизнью из-за усталости, любви или наркотиков. И совсем другое стать случайной причиной спущенного курка у чьей-то тупой башки. Оно мне надо?
Незваный труп в шкафу секретов разлагается быстрее своих, бережно освежеванных.
Неудача пацана – мое везение.
Я слишком люблю людей, чтобы позволить им умирать в одиночестве.
Я предпочитаю видеть это собственными глазами.
- Это было ожидаемо.
- Ну уж нет. То, что ты подружишься с головой – даже это более ожидаемо, чем то, что мои планы пойдут под откос. Тот пацан едва не вышиб себе мозги. Люди не должны погибать, когда я их об этом не прошу.
- И что теперь? Поверишь в добро, начнешь каяться? Вернешь Селти голову?
- Нет.
- Оставишь Икебукуро в покое?
- Боги, нет. Я сдохну со скуки.
- Будешь вести себя хорошо? – он и так знает, что нет, поэтому даже не делает паузы для того, чтобы я успел ответить, - Тогда заткнись и не ной. А еще перестань делать вид, будто тебе не все равно.
И да, он прав.
Если бы меня действительно волновала смерть каждого, я был бы уже погребен под землей тысячи скорбей.
Навык безвозвратно терять вырабатывается намного быстрее, чем кажется на первый взгляд. Для этого даже не обязательно отучивать себя привыкать.
Кому-то не везет, и со временем его взгляд становится более цепким, руки хватают вещи крепче и сильнее.
А кто-то выбрасывает все, что имел при себе, и не берет ничего, что попадается ему на пути. Этот кто-то любит путешествовать налегке.
Потому что все, в чем нуждается человек, у него всегда с собой, и избавиться от этого не получится, даже когда сильно хочется.
Можно, конечно, убеждать себя, что все не так, нет.
Я теперешний – абсолютно новый человек.
Тот прошлый мертв и исчез без следа.
Кто-нибудь, похлопайте этому мудаку. Социум обязан подыграть слабоумному, чтобы ему казалось, будто он его полноценное звено.
Человек, которому не нравится то, как выглядело его «Я» в прошлом, упорно отрицает любую связь с ним.
Но посмотрим правде в глаза: это такая же ересь, как бывшие преступники и наркоманы в завязке.
Снимайся с героина на метадоне и пойми, что ты лжешь-лжешь-лжешь.
Говори, что ты забыл, кем был раньше, и лги еще больше.
Человек не способен справиться сам с собой.
Он твердит, что с ним все в порядке, но стоит достать из кармана целлофановый пакетик, помахав им перед носом, и твоей чертовой руке конец.
Он говорит, что стал другим человеком, но мы-то с вами знаем, что единственный способ «стать действительно другим человеком» - это погрязнуть в наркотиках или пережить то, что в дальнейшем изменит всю твою жизнь.
Теплая ладонь касается бедра, и я дергаюсь от неожиданности, поворачивая голову в сторону Хейваджимы. Сложенные на груди руки расслабляются от неожиданности, чтобы крепко сцепиться вновь.
- Успокойся, - теперь он смотрит прямо в мое лицо.
Шизуо переворачивается на спину, притягивая меня ближе и укладывая у себя на груди.
Я знаю, что есть люди, умеющие впитывать чужую боль. Соприкасаясь с кожей, они вытягивают твой негатив, как яд из раны. И для этого даже не нужно быть святым.
Как это, облегчать мою боль, Шизуо?
Как это, любить меня, Шизуо?
Подушечкой большого пальца он гладит мои губы, и мне становится намного спокойнее.
Словно петля, опоясавшая плечи, ослаблена, и теперь я понимаю, насколько плохи дела были до этого.
Я хочу слышать его голос, поэтому он говорит о чем-то, но я могу различать только спокойную интонацию, едва заметно кивать, когда он переспрашивает, слушаю ли я.
Я бы провел так очень долгое время.
Наверное, несколько лет подряд.
А если честно – я бы провел так всю жизнь.
Да-да. Я – это мистер-больной-эгоист.
Тело выжато, оно немеет от абстиненции, лишь слегка отходя благодаря теплу Хейваджимы. Судя по тому, что я увидел сегодняшним утром в зеркале – мне можно смело возглавлять зомби-апокалипсис.
Первым, на кого я натравлю свою тупую прожорливую армию, будет Бирн.
Где-то глубоко внутри меня сейчас какому-то из самых экзистенциальных «Я» очень плохо, и оно делает мой внешний вид отторгающим и больным чисто из личного каприза. Это видно по тому, как невесомо Шизуо касается пальцем моего виска, когда я тянусь рукой к его волосами. К его пахнущим мной и табаком пшеничным волосам.
Я начинаю разбирать то, что он говорит, и первое, что я слышу, заставляет улыбнуться.
Меня раскусили, и уже невесть сколько несут всякий бред, зная, что я вслушиваюсь только в ровный тон.
-…ну а потом я его расчленил и съел, - спокойно продолжает Шизуо, снова сосредоточено глядя в экран.
- И как на вкус?
-Тебе лучше знать, какие на вкус люди.
Ты прав. Во всем, что касается людей, эксперт определенно я, а не ты.
Сейчас я чувствую волну силы, которая в истерике отхлынула от меня с тех самых пор нашего «расставания».
Теперь я снова могу делать все то, что делал раньше.
Позволять людям умирать.
Выводить тебя из равновесия.
Искать путь в Вальхаллу.
Теперь я – это снова я, а не лже-Изая, так нагло вытеснивший меня из реальности собой.
Я вижу, как в чате всплывает еще одно личное сообщение от Бирна, и жалею, что не захлопнул крышку ноутбука.
«Звонили из больницы. Парень мертв. Мне жаль, киса. Я даже согласен на утешительный секс».
Конечно же он мертв.
Где ты видел самоубийцу, который так легко сдается. Они преимущественно очень упрямые ребята.
Особенно, если так сильно напоминают меня.
Особенно, если вбили себе в голову, будто влюблены в меня.
- Одной тварью меньше, - мстительно говорит Хейваджима, и в его голосе действительно нет ни капли сожаления.
Пожалуй, эти слова – это то, что чаще всего будет слышать мое надгробье.
Он обнимает меня одной рукой, плотнее прижимая к себе. На экране какой-то мужик тащит под руки окровавленный труп.
Одной тварью меньше.
Этот парень был тот еще мудак.
Все мы знаем, что он заслужил.
Хейваджима хмурится, и его горячие пальцы сжимают мое запястье.
Зачем?
Мне совсем не жаль.
Мне будет все равно, даже если миллионы вокруг меня сразит чума.
Как это, Шизуо?
Я улыбаюсь, закрывая глаза и зная, что ему от этого ужасно не по себе.
Как это, Шизуо?
Любить то, что когда-нибудь убьет и тебя?