[hentingale]

Глава 12. Thanatology


Если ты не думал о том, что умрешь, значит, никто еще не сказал тебе, что ты умрешь.
Смерть – это философия Ницше.
Смерть – это квантовая механика.
Вряд ли ты станешь думать о том, о чем не знаешь ничего. О том, чего мог и не слышать.
Первые годы твоей жизни – это Ганс Христиан Андерсен и Льюис Кэрролл.
Отлично. Пока все идет замечательно.
Но потом ты немного подрастаешь, и все становится настолько очевидным.
К сказкам, их волшебной простоте ты захочешь вернуться потом, когда поймешь, насколько глупым это было – хотеть все знать.
А пока ты берешь в руки «Так говорил Заратустра».
Возможно, листаешь работы физика-теоретика Ландау.
И вот он – Ницше. Шестьсот шестьдесят пять страниц в твердом переплете и дорогая финская бумага кремового оттенка – это сглаживает контраст, бережет твои глаза.
И вот она – квантовая механика. Уравнения Шредингера и теория струн.
В общем, вот она – Смерть. Трупные пятна на теле через два часа и запуск процесса гниения где-то через три.
Просто на всякий случай – если тебе это интересно, декаданс начнется с почек и печени.
Просто на всякий случай – если у тебя хватит смелости аккуратно сдавить глазное яблоко мертвеца, зрачок приобретет очертания кошачьего и останется таким навсегда.
Функция восстановления утрачена на-веч-но.
К этому моменту ты уже точно знаешь: времени мало.
Даже если тебе еще нет восемнадцати. Его совсем не осталось.
Если раньше ты знал только то, что умирают все, то теперь знаешь, что все – это еще и ты.
Но тебе ведь совсем не хочется отойти в вечность, думая о том, что ты все еще не читал Мольера, верно?
И у тебя, возможно, есть сверхценная идея – например, заслужить снисхождения и попасть в Валгаллу.
Если это действительно так – ничего хорошего тебя не ждет. Все очень плохо.
Хуже, чем навязчивая девушка, которую ты не любишь. Чем кредиторы, способные достать из-под земли.
Она – идея – заменит тебе всех и все: потребность в любви, заботе, семье. Заменит сон и покой.
Придется сократить все это до минимума, иначе мысль о трате времени на вещи, отдаляющее от цели, вероятнее всего, доведет тебя до самоубийства.
Времени и так слишком мало, не стоит тратить его на то, чтобы быть счастливым.
На самом деле, даже если ты и найдешь того, с кем захочешь умереть, построишь карьеру, в общем, заживешь, как нормальный человек, ты все равно не будешь счастлив ни секунды, зная, что Валгалла все еще далеко.
Пока ты жив, она всегда будет где-то там.
Звать.
Ждать.
Молить.
Вот почему с тобой мы будем только страдать, Шизуо.




***




Как-то я приблизился к нему слишком близко, и он сломал мне ребро.
Как-то я просто назвал его по имени, и он едва меня не убил.
Мы с ним словно Монтекки и Капулетти. Вечный холод, вечная вражда.
И кто-нибудь обязательно умрет.
- Хочешь прощения, дрянь?
Он держит меня за горло, наступая грозно, как воины Калигулы на владения Посейдона.
Весь его торс покрыт застывшей кровью и подсохшими ранами – мраморный Давид, изувеченный веками без надежд. Тысячелетиями без творца.
Твое тело было бы куда лучше без души, Шизуо.
Откидное лезвие ножа прямо у моего лица, и когда я начну дергаться – а я начну, мои легкие уже настаивают на попытке совершить великий побег – оно пробьет мне щеку.
- Осторожнее, детка, - хрипло говорю я. - Шрам – это на всю жизнь.
- Значит, ненадолго.
Свет из коридора очерчивает напряженные скулы, затемняет лицо. Влажный блеск глаз пожирает мое лицо, и я не могу отвести взгляд. Его волосы и тело - от них так пахнет сексом, что я уверен, господин Фрейд, если бы только вы видели мой ассоциативный ряд сейчас, мы бы не обошлись без фаллических метафор.
Кровь стекает по его запястью прямо на мою грудь.
Цепляясь за напряженные жилистые руки, я пытаюсь приподняться на носках, но нехватка воздуха парализует тело, сдавливает легкие изнутри, царапает пузырьки альвеол.
Он шипит проклятья, презрительно кривит губы, но все же отпускает, и я падаю вниз, не в силах устоять на ногах.
Шизуо толкает меня ногой в грудь, склоняется вниз, и горечь на языке, в его словах – она обжигает мое лицо.
Он говорит: ты вел себя плохо.
Он говорит: ты должен быть наказан.
- Ты вообще собирался мне рассказать? Предупредить? Ради всех святых, Изая, хоть что-нибудь.
- Нет. Но если тебя это успокоит, я бы жалел о своем молчании всю жизнь.
- Ну конечно, - Хейваджима сдавленно смеется, и нож в его руке дрожит. - Конечно. Тебе же проще дать себя трахнуть, чем разъяснять, что к чему, мать твою. Мне тебя уже не спасти. Никакого просвета. Никакого. Ты ебанутый на всю голову кретин.
На самом деле Шизуо не хочет этого. Его глаза закрыты, пальцы поглаживают переносицу - он очень устал.
И эти разговоры о спасении.
На его месте я бы устал тоже.
- Слушай, я…
- Господи, да заткнись. Я очень стараюсь не убить тебя. Просто заткнись.
На его месте я бы убил себя прямо сейчас.
Он часто дышит, опускаясь на колени рядом со мной. Сомкнутые на моем затылке пальцы тянут за волосы вниз.
- Слушай меня, – его голос тихий, но внятный.
Ну, давай, Шизуо, расскажи, как плохо тебе меня любить.
Иначе какого черта я все еще жив.
Вперед. Я готов услышать твою исповедь.
Скажи, что все это время ты хотел только меня.
Скажи, что я – тот, о ком ты думаешь, когда ублажаешь себя.
Раз уж ты здесь, стоишь передо мной на коленях, самое время для признания в бессмертной любви, мой прекрасный принц. Время поцеловать свою принцессу и пробудить ее ото сна.
И конечно же ничего из этого он не говорит.
Прижавшись губами к моему лбу, он предупреждает: тебе придется быть очень послушным.
- Я знаю.
Обнимая меня и оставляя следы от ногтей на моей спине, он говорит: ты не оставляешь мне выбора.
Шизуо трясет, словно кровь разносит лихорадку по вздувшимся венам на его руках.
Ему будет проще, если он будет думать, что это я во всем виноват. Я заставил его.
Но кто я такой, чтобы облегчать его страдания?
- Давай, - смеюсь я, прижимаясь щекой к его горячей груди. – Давай же.
Нож касается моего бедра, чуть выше колена. Шизуо ведет им вверх, слабо, не надавливая. О, нас ждет долгая кровавая беседа, друг мой.
Он облизывает губы, и лезвие входит под кожу, распарывает ее от груди до плеча.
Все, что ты оставишь мне, Шизуо, каждый шрам – все это останется только между мной и тобой.
Все, что ты оставишь мне, Шизуо, я сочту за благословение принять.
Со мной ты можешь сделать все, что захочешь.
Никто не спасет меня от тебя, и мы оба знаем, почему - я не хочу, чтобы меня спасали.
Мои шрамы будут полны тонущих кораблей - они будут тонуть и в тебе.
Мои губы закаляться огнем - они обожгут и твои.
Моя жизнь будет кончена - то же я сделаю и с твоей.
Он кладет ладонь на мое плечо, крепко сжимает рукоять ножа, вгоняя его глубже, и жжение усиливается. Кровь течет сквозь его пальцы, брызгает на запястье.
Каждый утренний и вечерний репортаж он ждет, когда же глянцевые губы ведущей разлипнуться.
И вот, камера берет их крупным планом, все экраны транслируют ее идеально белые зубы.
И вот, эти губы произносят: Орихара-Изая-Официальный-Мертвец.
Повсюду вспыхивает конфетти, зрители срываются с мест и зал аплодирует стоя, раскаляя кожу на руках докрасна.
Кинолента - Орихара-Изая-Официальный-Мертвец - занимает первое место на фестивале в Каннах. [1]
Кинолента - Орихара-Изая-Официальный-Мертвец – становится картиной года.
Это успех.
Но если главный герой мертв, что же тогда сделало этот фильм таким популярным, спросите вы? Все очень просто.
Главный герой всех раздражал.
Моя кожа горит, кровь бередит тонкие раны, и вместе с ней из меня вытекают беспокойство, вместе с ней меня покидают силы.
Сколько крови мне нужно отдать, чтобы спать спокойно?
Я обнимаю его и глажу лицо, касаясь пальцами грубых от злости скул, пытаюсь разомкнуть рот Хейваджимы языком. Нож чертит яркую полосу вдоль моего позвоночника, и я болезненно улыбаясь, выдыхая воздух вместе с болью прямо в его губы, и только теперь он позволяет мне его целовать.
Слизывая с горячих губ свою кровь, я пропускаю между пальцев волосы на его затылке. Пряди спелого цвета ржи скользят по ладони и окрашиваются алой тесьмой.
Если ты хочешь отделаться от меня, Шизуо, то ты явно делаешь что-то не так.
Если ты хочешь отделаться от меня, Шизуо, то тебе действительно придется меня убить.
Пока я жив, ты будешь страдать.
Пока я жив, ни одна твоя рана не заживет.
- Ненавижу тебя.
- Я тебя тоже, Шизуо.
Я то-же.
И раз уж сейчас время признаний, я хочу кое-что сказать.
С тобой я словно стою у стойки с поцелуями за один цент и каждый раз - моя очередь, но в карманах у меня одна только пустота.
Если бы я мог любить тебя, я бы любил.
Но я держу в руках наше время, отматывая нить словно это - воздушный змей, а оно исчезает на том конце, где Верлен и Поль все еще молоды.
Я готов сказать что угодно, вот же черт, но я не всегда делаю то, чего действительно хочу.
Закрывая глаза и опуская голову, готовый глотать пепел, я прошу: позволь мне навязать тебе свою религию, чтобы крест твой стал моим.
Царапая ногтями его плечи, я говорю: ты делаешь мне очень больно.




***




Когда сам доходишь до черты, кажется, будто все стоят на ней вместе с тобой.
И если ты перешагнешь, все тоже перешагнут.
И если ты оступишься, оступиться каждый.
Империи падут, если падешь ты.
- Сейчас ты возьмешь телефон и наберешь его номер.
Что же это, черт побери, что происходит - я действительно беру телефон.
Господин Один, вы слишком жестоки, хватит делать это со мной - я действительно набираю номер.
Браво, маэстро, операцию по приручению Орихары можно считать успешной, и все же я бы не советовал совать пальцы мне в пасть.
Я сижу на диване, подобрав ноги и касаясь спиной твердой груди Шизуо. Тлеющий кончик сигареты, зажатой в его зубах, почти касается моего виска.
Я держу телефон у самого уха и сжимаю пальцы на руке Хейваджимы, чуть выше локтя.
Пальцы скользят по неровному, тонкому, будто волос, узору, отмытому от запекшейся крови.
Его голос ровный и успокаивающий - мой благородный рыцарь снова со мной, полный готовности залечивать мои раны.
- Будь хорошим мальчиком, Изая.
- Для этой услуги у меня есть особый тариф.
- Шлюха.
- И для этой тоже.
- Ты невозможен.
Он выдыхает тяжелый дым мне в шею, и он скатывается, оседая на моем плече.
Пульс учащается, а я внимательно ловлю каждый размеренный гудок, отдаляющий меня от связи с абонентом на другом конце.
- Здравствуйте, вы позвонили в похоронное агентство Фрэнка и Дэйва, - мы оба слушаем автоответчик, внимательно, словно послание мессии, и Хейваджима сжимает пальцы на моем локте, - Оставьте сообщение после сигнала. Помните - Америка любит вас, чтобы не случилось. Даже если вы полный мудак.
На самом деле, Америка любила бы вас только потому что вы далеко от нее.
Если подумать, у нее тоже должна быть своя мечта.
Лично мне сейчас очень хочется сменить имя и искать ворота в Валгаллу где-то далеко, в столь отдаленных местах, о которых я и знать не знал.
- Мне нужны гробы, Дэйв. Два. Как можно скорее. Кажется, я слишком мало молился.
Но я здесь, мои империи поглощает пыльный закат, а я стою на коленях, и никто, никто не склоняется вместе со мной.



[1] - Каннский кинофестиваль - ежегодный кинематографический фестиваль, проводимый в конце мая в курортном городе Канны (Франция) на базе Дворца фестивалей и конгрессов на набережной Круазет.