Самый мрачный денди на этой вечеринке
Глава 10. Weltschmerz
читать дальшеТы никогда отсюда не выйдешь.
Последние слова для приведений лондонского Тауэра.
Ты никогда отсюда не выйдешь.
То, о чем думает запертый на ковчеге Ной.
Оглянувшись назад, он поймет - все было намного лучше, когда ковчег существовал только в его голове. Наброском нагой идеи, сгустком невоплощенной материи на фабрике грез.
Семь воздушных палуб, сотканных из божьего слова и человеческих надежд, шатаются от страшного шторма на синей воде.
Только посмотри, что ты – библейский Дон Кихот - принес на борт своей навязчивой идеи, Ной.
Тех, кто не верил тебе. Тех, кто глумился над тобой.
Никто и никогда не узнает, как сильно было твое желание пробить в святой корме дыру.
На ковчеге всего один создатель, единственный бог. Это ты, праведный старик, ты.
Море – стихия Хемингуэя, Веспучи, а теперь и твоя – готово запечатать любое зло.
Это станет конвертом, который страшно вскрыть. Письмом, которое ты обязался прочесть.
Оно припадает пылью на полке между Лоуренсом и Бронте третий десяток твоих юных лет, но бумага и синяя печать на ней все еще невероятно светлы, потому что ты вспоминаешь о них каждый день.
Дрожащий почерк - у того, кто отправил это, тяжелый диагноз или запущенный артрит.
Подсохшие разводы синих чернил на белых краях – тот, кто отправил это, был пьян или не в себе.
Все это не дает покоя тебе, и ты тревожить других.
Если бы не великая миссия, под твоим чутким руководством начал бы страдать весь ковчег. В лучших традициях Кинга ты постепенно свел бы их всех с ума.
Склонять их покорные головы вниз, вплетать в их волосы источающие аромат гнили цветы зла, шепча на ухо проклятый стих.
Можно было забыть о спасении. Стереть упругую почву прямо из-под сбитых в кровь ног.
Но ты впустил их всех, как только начался дождь. Словно они никогда не обвиняли твои уста в клевете.
Изая заслоняет лицо рукой, собирая раскрытой ладонью кровь. Она блестит на пальцах, стекает к запястью. Ее привкус и запах отравляют горло, оседают на языке.
Локи предал братьев своих, и все стало даже веселее, чем он хотел.
Локи солгал отцу, и кровь заструилась из его рта.
Изая слышит, как рвется прочная ткань, расходится по шву, скользя по телу, оголяя плечи и грудь.
Жить, не проливая крови, можно только во благо другим.
- Вдохни, - пальцы Хейваджимы ложатся на согнутую спину, - Выдохни. Спокойнее. А теперь еще раз.
Его голову склоняют вниз, умывая лицо ледяной водой. Неприятная тяжесть мокрых прядей, прильнувших к лицу, тянет его туда, где все размывается.
- Она не останавливается, Шизуо.
В домах скорби кровь носом идет только у тех, кто вдыхает кокаин.
В домах скорби открыты все окна, и нежные ночные ветра ласкают белеющие лица запертых внутри.
Здесь рождались и росли поколения поэтов, бакалейщиков и мещанских детей, одетых в мантии горечи.
Здесь можно поболтать с гетевским Вертером и прочитать все его письма.
Ты никогда отсюда не выйдешь.
***
Он снимает разорванную кофту, слизывая подсохшие алые пятна, запекшиеся в уголках губ.
- Все это очень, - их бедра тесно соприкасаются, - очень серьезно, Шизуо.
Сидя сверху и сильно сжимая ноги Хейваджимы своими, Изая кладет нож на его обтянутую белой майкой грудь, упирает ладони в плечи, надавливая, нависая. Проводя влажным от крови и слюны языком по сжатым губам, он наклоняется ниже, согревает кожей холодную кромку откидного лезвия, зажатого между их ребер.
Его вес – вес лжи и грешной плоти на обугленных дочерна костях - едва ощутим.
В поисках покоя и личного убежища среди улиц внутреннего Портленда - тело истощено.
Свет включен, и Шизуо различает каждый шрам: тонкие, давно зарубцевавшиеся полосы и широкие, темнее, там, где кожа когда-то прогнулась глубже. На ощупь ни один из них почти не различим.
Шизуо их не узнает. Они оставлены не им, значит не ему о них сожалеть.
Его член упирается Орихаре между ног, а эта сука пошло улыбается, раздвигая их шире, не спеша снимать с них обоих штаны.
Сглатывая, Хейваджима благородно отводит ему несколько минут, в течение которых можно подумать, будто все под контролем. Так оно и будет вплоть до того, как он сорвется и трахнет его, заставив течь, хочет того Орихара или решит, что передумал, и им стоит «остаться друзьями».
Он переплетает пальцы, заложив руки под затылок, расслаблено ухмыляется в ответ, наблюдая за каждым движением со снисходительным презрением.
Испытывая это, битник из Колорадо смотрел худшую из экранизаций своих книг.
Испытывая это, современники Китса впервые листали «Эндимион».
- Это просто охуеть как серьезно.
Убирая светлые, дориановские волосы с застывшего лица, Изая медленно дышит и прижимается так сильно, что можно почувствовать, как плоское лезвие оставляет нестираемый след.
Отстраняясь, он закрывает глаза и проводит ладонями от шеи Шизуо до косых мышц его живота, надавливает большими пальцами на остро очерченные края тазовой кости.
«Давай, - думает Хейваджима, надеясь, что эти слова можно прочесть по его лицу, - Мы оба знаем, для кого это закончится плохо».
Вся злость, которую он чувствовал много лет, сосредоточилась в желании сделать больно прямо сейчас. Превратить секс в пытку, которую никто из них не сможет забыть.
Сломать ключицы и сделать так, чтобы они больше никогда не срослись.
Унизить так, чтобы тело вздрагивало при каждом упоминании его имени.
Терпкий пот предвкушения, пропитанный желанием подчинить тело, рвением причинить боль, блестит на напряженных мышцах.
- Я не уйду отсюда оттраханым, даже если сильно захочу, верно?
- Ты даже не представляешь, насколько ты прав.
- Отлично.
Голос, взгляд, движения – автобиография твоей жизни, которую не нужно писать – все это вмиг становится чистым и тусклым, словно давно неполированное серебро.
Серебряники Иуды, выплавленные в крест на запястье его руки.
Улыбаясь и открывая глаза, Изая подавляет страх.
Ноги парализованы.
Руки потяжелели и окостенели в суставах.
Это будет очень больно, и скорее всего он захочет, чтобы Шизуо его убил.
Орихара забывает как дышать, и все, о чем он сейчас может думать – это то, как его Спаситель Дня доведет его до истерики.
Глаза Хейваджимы кажутся совсем темными, они блестят от ненависти, такой сильной, словно обращенной к себе.
Сжимая пальцы на поясе его брюк, он только и может, что смотреть.
Словно Гарсиа Лорка на безумие Дали – только смотреть и ждать, когда же это, мать вашу, закончится.
Даже если Сальвадор покинет Испанию.
Даже если Сальвадор покинет его.
Революция выстрелит поэту в открытую грудь.
Ну же, Исаия, скажи, это ли новый мессия, которого все так заждались.
Мессия – ты ждал его куда сильнее других – с безупречным телом и красивым лицом.
Что бы он сейчас не сделал – никто, кроме тебя этого не узнает, но – ты будешь рад.
Пропуская между пальцами пряди мягких волос и целуя их – кресты святого Петра на запястьях его рук – ты будешь горд.
Припадая низко к окаменевшей груди, Изая прикусывает сквозь ткань напряженный сосок и прижимается к горячей коже щекой.
Принимать боль намного легче, чем ее причинять.
Стоит застыть, застыть телом и оцепенеть душой, примеряя на себя лик мученика, облаченного в терновник, прорастающий из груди, пока тебя не накроет мягкий, влажный от винной росы дерн.
Терновый плод, сок синей ягоды, терпкий для всех, чьих губ коснется, заменит твои слезы и кровь, накормит и напоит всех твоих врагов.
Можно забыть лицо своей первой любви, но лицо своей первой жертвы ты будешь помнить всегда.
Исповеди в храме святой земли, исповеди у ног проповедника слова святого, тихо дышащего за перегородкой, отделяющей тебя от святой души.
Сидя в исповедальне, позволяя словам литься из уст, словно кровь из легких - очага чахотки, изматывающей не первый год – ты не будешь чувствовать ничего, кроме усталости, покрывшей тело, словно столетний мох леса, в которых ты никогда не бывал.
Коллекцией мятых, испещренных чернилами индульгенций, можно выстлать тропу от самообмана до малодушия, но дорогу вверх ими не проложить.
Запуская руку под майку, ногтями Изая растравливает свежую царапину возле старого шрама на груди Хейваджимы, смыкает губы на его ключице, слизывая соленый пот.
Если верить всему, что он когда-либо говорил, можно решить, будто смерть в бою – это для него.
Если верить всему, что он когда-либо говорил, можно обрести уверенность, будто Хейваджима – это тот, кто его убьет.
И поэтому ему страшно.
И поэтому ему тошно думать о том, что будет, если он станет слаб.
Поднимая голову, Изая смотрит в мгновенно потухшие глаза Шизуо, следя за тем, как меняется его лицо.
Ухмыляясь, Хейваджима сжимает пальцы на бедрах,затянутых в черную ткань, притягивая ближе, заставляя оседлать его стояк и жалеть, что одежда все еще не на полу.
Они тяжело дышат друг другу в губы, их влажное дыхание оседает на мелких трещинах, сочащихся кровью.
Они рисуют декорации к самым грустным сценам самых тоскливых историй.
Разбитое сердце бедной наивной Сибил истекает маслом на грубом полотне их тел.
Ни одному пророку не позволено обнимать плечи мессии и пить кровь из чаши его ключиц, но люди, способные судить - люди с грустным лицом, которых он любит - больше ничего не значат.
Ни одному пророку не позволено тянуть волосы мессии, сжимая пальцы на затылке, и стонать в его рот, но боги, способные судить – боги хтонических миров из хаоса и дьявольских петлиц - больше ничего не могут.
Крепкие зубы впиваются в губу, и Изая вздрагивает, мгновенно прижатый к постели. Во время резкой рокировки Хейваджима сметает рукой торшер со своей стороны, но звон битого стекла для обоих приглушен, словно доносится из-под воды.
Успокаивая загнанное дыхание, информатор улыбается, не давая своим ранам подсохнуть.
Ему кажется, что он слишком долго бежал.
Ему кажется, что он полностью истощен.
***
POV
Изая
Мафия, пушеры, жесткий отбор любовников, проходящих через постель.
Склонные к насилию блондины с сильным телом, низким голосом и пачкой крепких сигарет в кармане.
Все они подобраны по параметру «вы только посмотрите, как я сублимирую желание трахнуть Хейваджиму».
Вспыльчивый характер, высокий рост, прямые плечи.
Все они подобраны по параметру «как только мы с тобой переспим, я испытаю адское желание сдохнуть, потому что ты – не он».
Скорее всего, я выкину что-то по мотивам самых быстрых самоубийств, иначе можно свихнуться, лежа в постели и переплетая пальцы с людьми, которых я никогда не хотел.
По сравнению с тобой они – тина в неводе голодающего рыбака.
По сравнению с тобой они – строчки из Библии для тех, кто никогда не верил в ладан и крест.
Узнаваемое имя, деньги, десятки самоубийств на счету - все это так же смешно, как мои жалкие попытки компенсировать нехватку твоего тела сексом с другими.
Какая разница, чего я смог добиться, если у меня все еще нет тебя?
Сейчас я позволяю тебе хотеть меня.
Сейчас я позволяю тебе трогать меня.
Иногда это случается.
Зная, что единственный шанс избежать укуса – наступить змее на голову, ты хватаешь ее за хвост. Тогда диплом профессионального лжеца и махинатора, быстрые ноги, умение отличить хорошего парня от плохого - вся жизнь сворачивается в один постфактум: ты скоро умрешь.
Осознав это, начинаешь гнить еще до того, как все произойдет.
Можно много пить и жечь вены, словно кислотные костры, но есть что-то, что никогда не избавит тебя от чувства неправильности, свободного падения.
Можно много читать и придумывать странные истории, стоя на конечной станции метро, смотреть вверх и понимать, что они переживут тебя.
Как бы ты не поступил, конечный результат – это то, что всегда будет тебя раздражать.
- Эй, Шизуо. Сколько милых мальчиков, - всех, с кем ты спал, превращая мою жизнь в ад, - у тебя было?
Он сдергивает с меня штаны и белье, случайно царапая пряжкой бедро, и шеей я чувствую его сухой смех. Широкая ладонь проходится по груди, животу, резко сжимает член, и я задыхаюсь от боли, прижимаясь лбом к предплечью.
- Я думал, ты и сам считал.
О, поверь, считал даже тщательнее, чем дни до битвы, в которой я должен пасть.
Видел их, слышал их, смотрел им в глаза и улыбался, отвечая на каждый пошлый намек.
Иногда они даже говорили о тебе.
О том, какая часть твоего тела заводит их больше всего.
Твой натренированный пресс, очертания спины, бедер или – твою мать, как я только смог это вытерпеть - шикарная задница.
- Ты и Хейваджима совсем не ладите, верно?
- О вас ходит столько слухов.
Жаль, Шизуо, но твоим шлюхам никогда не хватало мозгов.
Тяжелая, темная судьба бедняг, оседлавших твой член.
Никого не осталось в живых.
- Ублюдок, пальцы разожми.
- Тебе придется вежливо попросить.
Сука, какая же ты сука, Шизуо, молись, чтобы я тебя за это простил.
Но готов признать, когда твои драгоценные яйца во всех смыслах находятся в руках неуравновешенного психопата, становишься очень послушным, иногда даже хочется заплакать и попроситься домой. Даже если это не поможет, всегда можно оправдаться тем, что ты хотя бы старался.
Браво, отличный ход.
- В приличном обществе, - с трудом выговариваю я сухими губами, - За такое мне пришлось бы вас отхлестать, юноша.
- Юноша у тебя в штанах.
- Да пошел ты, - он давит ногтем на покрасневшую головку, и, блять, о чем я там вообще говорил, - Черт, я хочу развернуться.
Пытаясь приподняться, я ударяюсь спиной о его грудь, а эта сволочь, играясь, хватает мое запястье и заламывает руку назад, заставляя взвыть.
- Хочешь видеть мое лицо, когда я буду кончать, детка?
- А ты мое нет?
- Не особо.
- Дай мне лечь на спину, - понимаешь, выносить боль легче, глядя мучителю в глаза, - Шизуо.
Я не уверен, хотел ли я, чтобы кто-то прислушался к моим молитвам, которые я шептал в мыслях, стоя на коленях с дулом во рту, окруженный тесной компанией плохих ребят.
Я не уверен, хотел ли я спастись, позволяя сегодня вечером раздевать себя у стены, за которой ты вдыхаешь табачный дым, опрокидывая очередной стакан.
Но во всем, что касается тебя, о, здесь начинается долбаный синдром Хейваджимы.
Симптомы: эмоциональная нестабильность, тахикардия, хроническая боль и медленное превращение в Буковски.
Симптомы: обреченная слабость, преувеличенная покорность и готовность умереть в случае экстренного расставания.
В этом безумном хосписе для смертельно больных я хотел бы никогда тебя не встречать.
В этом безумном хосписе для смертельно больных я умираю, глядя в потолок, и слышу твой голос.
Дни, недели - каждая новая проба крови – результат положительный.
Декады, года – каждая новая проба крови – результат положительный.
Если бы я только смог встать и выйти отсюда. Выпусти меня, Шизуо.
Ты никогда отсюда не выйдешь.
- Может мне еще и ноги под тобой раздвинуть?
- Да, пожалуйста, это было бы просто чудесно.
Тяжелый кулак бьет по ребрам сбоку, и я на секунду забываю, как думать и как говорить, потому что удар сильнее желания сопротивляться.
- Разговор закончен. Все остаются на своих местах.
Рука на моем паху расслабляется, гладко водит по животу. Он спускает свои брюки вниз и теперь мои бедра трутся о его, а кожа прилипает к коже. Его влажный, горячий стояк зажат между наших тел. Облизывая губы, я слегка подаюсь назад, и крайняя плоть сдвигается, обнажая чувствительную головку. Достаточно пары секунд, чтобы я тут же об этом пожалел, потому что он рычит и сжимает пальцы на моем плече, едва не вывихнув его из сустава.
- С этим парнем что-то не так.
- Он не может не делать больно, даже если это не драка, а секс.
Шизуо, твоим шлюхам никогда не хватало мозгов.
Будь уверен, я позаботился о них
Я слышу, как он надевает кондом, раскатывает тонкий смазанный латекс по всей длине члена. Пальцы подрагивают от нетерпения и сжимаются против моей воли, а он хватает меня под живот и уверенно приподнимает, словно щедро оплаченную блядь.
Пора бы мне уже выучить, что в любом случае побеждает тот, кто злее.
Пора бы мне уже выучить, что в любом случае побеждаешь ты.
Пришло время сыграть в леди Чаттерлей. [1]
Я действительно упорно пытался оставить тебя в покое, Шизуо.
Но попытки не увенчались успехом
Длинный палец касается сфинктера, надавливает, скользкий и влажный от слюны.
Уверен, ты не раз представлял себе, как это – трахнуть меня, вжав лицом в постель.
Надеюсь, я достаточно сильно достал тебя, чтобы ты думал об этом каждый день.
Завтрак, прогулка по вечернему городу и дрочка под холодным душем в обществе Орихары Изаи, которого рядом нет.
Очень утомляет, не так ли?
- Блять.
Пальцы внутри сгибаются и грубо толкаются глубже, прежде чем он достает их и переворачивает меня на спину, чтобы ударить еще раз.
Его взбешенное лицо совсем близко, и я ловлю его срывающееся дыхание ртом.
- Сука, - рычит он, и я чувствую его голос кожей, и я выгибаюсь всем телом, когда он кусает меня за щеку, - Сволочь, ты уже готов.
А это самая нелюбимая часть нашего шоу.
Пока он зализывает языком укус, дрожа от злости и раздражения, можно поведать ему о том, как опасно существовать, когда тебя ненавидит много людей.
Встреча с клиентом, случайное знакомство в баре или еще что-то вполне привычное для любого нормального парня, любящего свою работу - все это может обернуться неизбежной катастрофой, в которой тебя поимеют, а затем, возможно, убьют.
Смазливое лицо и привычка выводить людей из себя может стать причиной навязчивого желания унизить тебя как можно сильнее.
Хорошее тело и очаровательная улыбка сослужит отличную помощь при желании подцепить кого-то, и кто знает, когда захочется оказаться с ним наедине.
Если твой партнер не думает о твоем комфорте, приходится заботиться обо всем самому.
- У меня были большие планы на вечер.
- Шлюха. Ты конченая шлюха, Изая.
- Заводит, да?
- Сука, - блять, как же охуенно соблазнительно он облизывает губы, если положить руку на его член, - Да.
Он выпрямляется, чтобы стянуть с себя майку, и я смотрю, как напрягаются бицепсы скрещенных перед грудью рук, когда Шизуо заводит их за спину, подцепляя пальцами хлопковую ткань.
Светлые волосы прилипают к вискам и спадают на потемневшие глаза, словно он только что бежал кросс или дрался с бандой.
Любуясь тем, как сокращаются мышцы и как плавно и хорошо сложено все его тело, я понимаю, что мы больше не играем, потому что у меня больше нет сил.
Наблюдая за каждым его движением, словно заколдованный, я понимаю, что окончательно проебал все свои шансы на жизнь в мире покоя и гетеросексуальности.
Он широко разводит мои колени и резко входит, не давая времени, чтобы привыкнуть.
Несмотря на все мои предварительные старания, это все еще больно.
Обхватив ладонью мою щиколотку, он скользит по ней влажными губами, а затем забрасывает мою ногу себе на плечо. Он сжимает зубы, чтобы не стонать, глядя в мое лицо, но секс, детка, не немое кино, и я хочу слышать твой сладкий голосок.
Шизуо закидывает голову назад, кожа на шее и ключицах истончается, туго обтягивает крепкую кость, а рот приоткрывается в беззвучном стоне, когда я сжимаюсь вокруг его члена.
Это почти так же, как секс под кайфом, но лучше, потому что это с тобой.
Если бы ты только видел свое лицо сейчас.
Позволив опустить ногу и сжать бедра на его боках, Шизуо скользит языком по моей груди, шее, за ухом, трется щекой о мои скулы. Я вдыхаю запах его светлых волос, прильнувших к моему лицу.
Мы целуемся, и я чувствую терпкий пот на его губах, пот, пропитанный датурой[2], от которой все становится размытым, не таким, каким было всегда.
Позволять ему целовать себя – позволять делать больно.
Позволять ему целовать себя – кроваво улыбаться, бередя незажившие трещины.
Это то, чего я хотел.
Один Йозеф К. на все мои романы. [3]
Запертый
Запертый в замке Кафки, я не понимаю, что происходит.
Запертый в замке Кафки, я лишен всех полномочий.
Ты никогда отсюда не выйдешь
[1] - «Любовник леди Чаттерлей», Дэвид Лоуренс
[2] – Датура – дурман. Скрытый привет от Мураками Рю и его романа «Дети из камеры хранения».
[3] – Йозеф К. – имя героя двух романов Кафки: «Процесс» и «Замок».
читать дальшеТы никогда отсюда не выйдешь.
Последние слова для приведений лондонского Тауэра.
Ты никогда отсюда не выйдешь.
То, о чем думает запертый на ковчеге Ной.
Оглянувшись назад, он поймет - все было намного лучше, когда ковчег существовал только в его голове. Наброском нагой идеи, сгустком невоплощенной материи на фабрике грез.
Семь воздушных палуб, сотканных из божьего слова и человеческих надежд, шатаются от страшного шторма на синей воде.
Только посмотри, что ты – библейский Дон Кихот - принес на борт своей навязчивой идеи, Ной.
Тех, кто не верил тебе. Тех, кто глумился над тобой.
Никто и никогда не узнает, как сильно было твое желание пробить в святой корме дыру.
На ковчеге всего один создатель, единственный бог. Это ты, праведный старик, ты.
Море – стихия Хемингуэя, Веспучи, а теперь и твоя – готово запечатать любое зло.
Это станет конвертом, который страшно вскрыть. Письмом, которое ты обязался прочесть.
Оно припадает пылью на полке между Лоуренсом и Бронте третий десяток твоих юных лет, но бумага и синяя печать на ней все еще невероятно светлы, потому что ты вспоминаешь о них каждый день.
Дрожащий почерк - у того, кто отправил это, тяжелый диагноз или запущенный артрит.
Подсохшие разводы синих чернил на белых краях – тот, кто отправил это, был пьян или не в себе.
Все это не дает покоя тебе, и ты тревожить других.
Если бы не великая миссия, под твоим чутким руководством начал бы страдать весь ковчег. В лучших традициях Кинга ты постепенно свел бы их всех с ума.
Склонять их покорные головы вниз, вплетать в их волосы источающие аромат гнили цветы зла, шепча на ухо проклятый стих.
Можно было забыть о спасении. Стереть упругую почву прямо из-под сбитых в кровь ног.
Но ты впустил их всех, как только начался дождь. Словно они никогда не обвиняли твои уста в клевете.
Изая заслоняет лицо рукой, собирая раскрытой ладонью кровь. Она блестит на пальцах, стекает к запястью. Ее привкус и запах отравляют горло, оседают на языке.
Локи предал братьев своих, и все стало даже веселее, чем он хотел.
Локи солгал отцу, и кровь заструилась из его рта.
Изая слышит, как рвется прочная ткань, расходится по шву, скользя по телу, оголяя плечи и грудь.
Жить, не проливая крови, можно только во благо другим.
- Вдохни, - пальцы Хейваджимы ложатся на согнутую спину, - Выдохни. Спокойнее. А теперь еще раз.
Его голову склоняют вниз, умывая лицо ледяной водой. Неприятная тяжесть мокрых прядей, прильнувших к лицу, тянет его туда, где все размывается.
- Она не останавливается, Шизуо.
В домах скорби кровь носом идет только у тех, кто вдыхает кокаин.
В домах скорби открыты все окна, и нежные ночные ветра ласкают белеющие лица запертых внутри.
Здесь рождались и росли поколения поэтов, бакалейщиков и мещанских детей, одетых в мантии горечи.
Здесь можно поболтать с гетевским Вертером и прочитать все его письма.
Ты никогда отсюда не выйдешь.
***
Он снимает разорванную кофту, слизывая подсохшие алые пятна, запекшиеся в уголках губ.
- Все это очень, - их бедра тесно соприкасаются, - очень серьезно, Шизуо.
Сидя сверху и сильно сжимая ноги Хейваджимы своими, Изая кладет нож на его обтянутую белой майкой грудь, упирает ладони в плечи, надавливая, нависая. Проводя влажным от крови и слюны языком по сжатым губам, он наклоняется ниже, согревает кожей холодную кромку откидного лезвия, зажатого между их ребер.
Его вес – вес лжи и грешной плоти на обугленных дочерна костях - едва ощутим.
В поисках покоя и личного убежища среди улиц внутреннего Портленда - тело истощено.
Свет включен, и Шизуо различает каждый шрам: тонкие, давно зарубцевавшиеся полосы и широкие, темнее, там, где кожа когда-то прогнулась глубже. На ощупь ни один из них почти не различим.
Шизуо их не узнает. Они оставлены не им, значит не ему о них сожалеть.
Его член упирается Орихаре между ног, а эта сука пошло улыбается, раздвигая их шире, не спеша снимать с них обоих штаны.
Сглатывая, Хейваджима благородно отводит ему несколько минут, в течение которых можно подумать, будто все под контролем. Так оно и будет вплоть до того, как он сорвется и трахнет его, заставив течь, хочет того Орихара или решит, что передумал, и им стоит «остаться друзьями».
Он переплетает пальцы, заложив руки под затылок, расслаблено ухмыляется в ответ, наблюдая за каждым движением со снисходительным презрением.
Испытывая это, битник из Колорадо смотрел худшую из экранизаций своих книг.
Испытывая это, современники Китса впервые листали «Эндимион».
- Это просто охуеть как серьезно.
Убирая светлые, дориановские волосы с застывшего лица, Изая медленно дышит и прижимается так сильно, что можно почувствовать, как плоское лезвие оставляет нестираемый след.
Отстраняясь, он закрывает глаза и проводит ладонями от шеи Шизуо до косых мышц его живота, надавливает большими пальцами на остро очерченные края тазовой кости.
«Давай, - думает Хейваджима, надеясь, что эти слова можно прочесть по его лицу, - Мы оба знаем, для кого это закончится плохо».
Вся злость, которую он чувствовал много лет, сосредоточилась в желании сделать больно прямо сейчас. Превратить секс в пытку, которую никто из них не сможет забыть.
Сломать ключицы и сделать так, чтобы они больше никогда не срослись.
Унизить так, чтобы тело вздрагивало при каждом упоминании его имени.
Терпкий пот предвкушения, пропитанный желанием подчинить тело, рвением причинить боль, блестит на напряженных мышцах.
- Я не уйду отсюда оттраханым, даже если сильно захочу, верно?
- Ты даже не представляешь, насколько ты прав.
- Отлично.
Голос, взгляд, движения – автобиография твоей жизни, которую не нужно писать – все это вмиг становится чистым и тусклым, словно давно неполированное серебро.
Серебряники Иуды, выплавленные в крест на запястье его руки.
Улыбаясь и открывая глаза, Изая подавляет страх.
Ноги парализованы.
Руки потяжелели и окостенели в суставах.
Это будет очень больно, и скорее всего он захочет, чтобы Шизуо его убил.
Орихара забывает как дышать, и все, о чем он сейчас может думать – это то, как его Спаситель Дня доведет его до истерики.
Глаза Хейваджимы кажутся совсем темными, они блестят от ненависти, такой сильной, словно обращенной к себе.
Сжимая пальцы на поясе его брюк, он только и может, что смотреть.
Словно Гарсиа Лорка на безумие Дали – только смотреть и ждать, когда же это, мать вашу, закончится.
Даже если Сальвадор покинет Испанию.
Даже если Сальвадор покинет его.
Революция выстрелит поэту в открытую грудь.
Ну же, Исаия, скажи, это ли новый мессия, которого все так заждались.
Мессия – ты ждал его куда сильнее других – с безупречным телом и красивым лицом.
Что бы он сейчас не сделал – никто, кроме тебя этого не узнает, но – ты будешь рад.
Пропуская между пальцами пряди мягких волос и целуя их – кресты святого Петра на запястьях его рук – ты будешь горд.
Припадая низко к окаменевшей груди, Изая прикусывает сквозь ткань напряженный сосок и прижимается к горячей коже щекой.
Принимать боль намного легче, чем ее причинять.
Стоит застыть, застыть телом и оцепенеть душой, примеряя на себя лик мученика, облаченного в терновник, прорастающий из груди, пока тебя не накроет мягкий, влажный от винной росы дерн.
Терновый плод, сок синей ягоды, терпкий для всех, чьих губ коснется, заменит твои слезы и кровь, накормит и напоит всех твоих врагов.
Можно забыть лицо своей первой любви, но лицо своей первой жертвы ты будешь помнить всегда.
Исповеди в храме святой земли, исповеди у ног проповедника слова святого, тихо дышащего за перегородкой, отделяющей тебя от святой души.
Сидя в исповедальне, позволяя словам литься из уст, словно кровь из легких - очага чахотки, изматывающей не первый год – ты не будешь чувствовать ничего, кроме усталости, покрывшей тело, словно столетний мох леса, в которых ты никогда не бывал.
Коллекцией мятых, испещренных чернилами индульгенций, можно выстлать тропу от самообмана до малодушия, но дорогу вверх ими не проложить.
Запуская руку под майку, ногтями Изая растравливает свежую царапину возле старого шрама на груди Хейваджимы, смыкает губы на его ключице, слизывая соленый пот.
Если верить всему, что он когда-либо говорил, можно решить, будто смерть в бою – это для него.
Если верить всему, что он когда-либо говорил, можно обрести уверенность, будто Хейваджима – это тот, кто его убьет.
И поэтому ему страшно.
И поэтому ему тошно думать о том, что будет, если он станет слаб.
Поднимая голову, Изая смотрит в мгновенно потухшие глаза Шизуо, следя за тем, как меняется его лицо.
Ухмыляясь, Хейваджима сжимает пальцы на бедрах,затянутых в черную ткань, притягивая ближе, заставляя оседлать его стояк и жалеть, что одежда все еще не на полу.
Они тяжело дышат друг другу в губы, их влажное дыхание оседает на мелких трещинах, сочащихся кровью.
Они рисуют декорации к самым грустным сценам самых тоскливых историй.
Разбитое сердце бедной наивной Сибил истекает маслом на грубом полотне их тел.
Ни одному пророку не позволено обнимать плечи мессии и пить кровь из чаши его ключиц, но люди, способные судить - люди с грустным лицом, которых он любит - больше ничего не значат.
Ни одному пророку не позволено тянуть волосы мессии, сжимая пальцы на затылке, и стонать в его рот, но боги, способные судить – боги хтонических миров из хаоса и дьявольских петлиц - больше ничего не могут.
Крепкие зубы впиваются в губу, и Изая вздрагивает, мгновенно прижатый к постели. Во время резкой рокировки Хейваджима сметает рукой торшер со своей стороны, но звон битого стекла для обоих приглушен, словно доносится из-под воды.
Успокаивая загнанное дыхание, информатор улыбается, не давая своим ранам подсохнуть.
Ему кажется, что он слишком долго бежал.
Ему кажется, что он полностью истощен.
***
POV
Изая
Мафия, пушеры, жесткий отбор любовников, проходящих через постель.
Склонные к насилию блондины с сильным телом, низким голосом и пачкой крепких сигарет в кармане.
Все они подобраны по параметру «вы только посмотрите, как я сублимирую желание трахнуть Хейваджиму».
Вспыльчивый характер, высокий рост, прямые плечи.
Все они подобраны по параметру «как только мы с тобой переспим, я испытаю адское желание сдохнуть, потому что ты – не он».
Скорее всего, я выкину что-то по мотивам самых быстрых самоубийств, иначе можно свихнуться, лежа в постели и переплетая пальцы с людьми, которых я никогда не хотел.
По сравнению с тобой они – тина в неводе голодающего рыбака.
По сравнению с тобой они – строчки из Библии для тех, кто никогда не верил в ладан и крест.
Узнаваемое имя, деньги, десятки самоубийств на счету - все это так же смешно, как мои жалкие попытки компенсировать нехватку твоего тела сексом с другими.
Какая разница, чего я смог добиться, если у меня все еще нет тебя?
Сейчас я позволяю тебе хотеть меня.
Сейчас я позволяю тебе трогать меня.
Иногда это случается.
Зная, что единственный шанс избежать укуса – наступить змее на голову, ты хватаешь ее за хвост. Тогда диплом профессионального лжеца и махинатора, быстрые ноги, умение отличить хорошего парня от плохого - вся жизнь сворачивается в один постфактум: ты скоро умрешь.
Осознав это, начинаешь гнить еще до того, как все произойдет.
Можно много пить и жечь вены, словно кислотные костры, но есть что-то, что никогда не избавит тебя от чувства неправильности, свободного падения.
Можно много читать и придумывать странные истории, стоя на конечной станции метро, смотреть вверх и понимать, что они переживут тебя.
Как бы ты не поступил, конечный результат – это то, что всегда будет тебя раздражать.
- Эй, Шизуо. Сколько милых мальчиков, - всех, с кем ты спал, превращая мою жизнь в ад, - у тебя было?
Он сдергивает с меня штаны и белье, случайно царапая пряжкой бедро, и шеей я чувствую его сухой смех. Широкая ладонь проходится по груди, животу, резко сжимает член, и я задыхаюсь от боли, прижимаясь лбом к предплечью.
- Я думал, ты и сам считал.
О, поверь, считал даже тщательнее, чем дни до битвы, в которой я должен пасть.
Видел их, слышал их, смотрел им в глаза и улыбался, отвечая на каждый пошлый намек.
Иногда они даже говорили о тебе.
О том, какая часть твоего тела заводит их больше всего.
Твой натренированный пресс, очертания спины, бедер или – твою мать, как я только смог это вытерпеть - шикарная задница.
- Ты и Хейваджима совсем не ладите, верно?
- О вас ходит столько слухов.
Жаль, Шизуо, но твоим шлюхам никогда не хватало мозгов.
Тяжелая, темная судьба бедняг, оседлавших твой член.
Никого не осталось в живых.
- Ублюдок, пальцы разожми.
- Тебе придется вежливо попросить.
Сука, какая же ты сука, Шизуо, молись, чтобы я тебя за это простил.
Но готов признать, когда твои драгоценные яйца во всех смыслах находятся в руках неуравновешенного психопата, становишься очень послушным, иногда даже хочется заплакать и попроситься домой. Даже если это не поможет, всегда можно оправдаться тем, что ты хотя бы старался.
Браво, отличный ход.
- В приличном обществе, - с трудом выговариваю я сухими губами, - За такое мне пришлось бы вас отхлестать, юноша.
- Юноша у тебя в штанах.
- Да пошел ты, - он давит ногтем на покрасневшую головку, и, блять, о чем я там вообще говорил, - Черт, я хочу развернуться.
Пытаясь приподняться, я ударяюсь спиной о его грудь, а эта сволочь, играясь, хватает мое запястье и заламывает руку назад, заставляя взвыть.
- Хочешь видеть мое лицо, когда я буду кончать, детка?
- А ты мое нет?
- Не особо.
- Дай мне лечь на спину, - понимаешь, выносить боль легче, глядя мучителю в глаза, - Шизуо.
Я не уверен, хотел ли я, чтобы кто-то прислушался к моим молитвам, которые я шептал в мыслях, стоя на коленях с дулом во рту, окруженный тесной компанией плохих ребят.
Я не уверен, хотел ли я спастись, позволяя сегодня вечером раздевать себя у стены, за которой ты вдыхаешь табачный дым, опрокидывая очередной стакан.
Но во всем, что касается тебя, о, здесь начинается долбаный синдром Хейваджимы.
Симптомы: эмоциональная нестабильность, тахикардия, хроническая боль и медленное превращение в Буковски.
Симптомы: обреченная слабость, преувеличенная покорность и готовность умереть в случае экстренного расставания.
В этом безумном хосписе для смертельно больных я хотел бы никогда тебя не встречать.
В этом безумном хосписе для смертельно больных я умираю, глядя в потолок, и слышу твой голос.
Дни, недели - каждая новая проба крови – результат положительный.
Декады, года – каждая новая проба крови – результат положительный.
Если бы я только смог встать и выйти отсюда. Выпусти меня, Шизуо.
Ты никогда отсюда не выйдешь.
- Может мне еще и ноги под тобой раздвинуть?
- Да, пожалуйста, это было бы просто чудесно.
Тяжелый кулак бьет по ребрам сбоку, и я на секунду забываю, как думать и как говорить, потому что удар сильнее желания сопротивляться.
- Разговор закончен. Все остаются на своих местах.
Рука на моем паху расслабляется, гладко водит по животу. Он спускает свои брюки вниз и теперь мои бедра трутся о его, а кожа прилипает к коже. Его влажный, горячий стояк зажат между наших тел. Облизывая губы, я слегка подаюсь назад, и крайняя плоть сдвигается, обнажая чувствительную головку. Достаточно пары секунд, чтобы я тут же об этом пожалел, потому что он рычит и сжимает пальцы на моем плече, едва не вывихнув его из сустава.
- С этим парнем что-то не так.
- Он не может не делать больно, даже если это не драка, а секс.
Шизуо, твоим шлюхам никогда не хватало мозгов.
Будь уверен, я позаботился о них
Я слышу, как он надевает кондом, раскатывает тонкий смазанный латекс по всей длине члена. Пальцы подрагивают от нетерпения и сжимаются против моей воли, а он хватает меня под живот и уверенно приподнимает, словно щедро оплаченную блядь.
Пора бы мне уже выучить, что в любом случае побеждает тот, кто злее.
Пора бы мне уже выучить, что в любом случае побеждаешь ты.
Пришло время сыграть в леди Чаттерлей. [1]
Я действительно упорно пытался оставить тебя в покое, Шизуо.
Но попытки не увенчались успехом
Длинный палец касается сфинктера, надавливает, скользкий и влажный от слюны.
Уверен, ты не раз представлял себе, как это – трахнуть меня, вжав лицом в постель.
Надеюсь, я достаточно сильно достал тебя, чтобы ты думал об этом каждый день.
Завтрак, прогулка по вечернему городу и дрочка под холодным душем в обществе Орихары Изаи, которого рядом нет.
Очень утомляет, не так ли?
- Блять.
Пальцы внутри сгибаются и грубо толкаются глубже, прежде чем он достает их и переворачивает меня на спину, чтобы ударить еще раз.
Его взбешенное лицо совсем близко, и я ловлю его срывающееся дыхание ртом.
- Сука, - рычит он, и я чувствую его голос кожей, и я выгибаюсь всем телом, когда он кусает меня за щеку, - Сволочь, ты уже готов.
А это самая нелюбимая часть нашего шоу.
Пока он зализывает языком укус, дрожа от злости и раздражения, можно поведать ему о том, как опасно существовать, когда тебя ненавидит много людей.
Встреча с клиентом, случайное знакомство в баре или еще что-то вполне привычное для любого нормального парня, любящего свою работу - все это может обернуться неизбежной катастрофой, в которой тебя поимеют, а затем, возможно, убьют.
Смазливое лицо и привычка выводить людей из себя может стать причиной навязчивого желания унизить тебя как можно сильнее.
Хорошее тело и очаровательная улыбка сослужит отличную помощь при желании подцепить кого-то, и кто знает, когда захочется оказаться с ним наедине.
Если твой партнер не думает о твоем комфорте, приходится заботиться обо всем самому.
- У меня были большие планы на вечер.
- Шлюха. Ты конченая шлюха, Изая.
- Заводит, да?
- Сука, - блять, как же охуенно соблазнительно он облизывает губы, если положить руку на его член, - Да.
Он выпрямляется, чтобы стянуть с себя майку, и я смотрю, как напрягаются бицепсы скрещенных перед грудью рук, когда Шизуо заводит их за спину, подцепляя пальцами хлопковую ткань.
Светлые волосы прилипают к вискам и спадают на потемневшие глаза, словно он только что бежал кросс или дрался с бандой.
Любуясь тем, как сокращаются мышцы и как плавно и хорошо сложено все его тело, я понимаю, что мы больше не играем, потому что у меня больше нет сил.
Наблюдая за каждым его движением, словно заколдованный, я понимаю, что окончательно проебал все свои шансы на жизнь в мире покоя и гетеросексуальности.
Он широко разводит мои колени и резко входит, не давая времени, чтобы привыкнуть.
Несмотря на все мои предварительные старания, это все еще больно.
Обхватив ладонью мою щиколотку, он скользит по ней влажными губами, а затем забрасывает мою ногу себе на плечо. Он сжимает зубы, чтобы не стонать, глядя в мое лицо, но секс, детка, не немое кино, и я хочу слышать твой сладкий голосок.
Шизуо закидывает голову назад, кожа на шее и ключицах истончается, туго обтягивает крепкую кость, а рот приоткрывается в беззвучном стоне, когда я сжимаюсь вокруг его члена.
Это почти так же, как секс под кайфом, но лучше, потому что это с тобой.
Если бы ты только видел свое лицо сейчас.
Позволив опустить ногу и сжать бедра на его боках, Шизуо скользит языком по моей груди, шее, за ухом, трется щекой о мои скулы. Я вдыхаю запах его светлых волос, прильнувших к моему лицу.
Мы целуемся, и я чувствую терпкий пот на его губах, пот, пропитанный датурой[2], от которой все становится размытым, не таким, каким было всегда.
Позволять ему целовать себя – позволять делать больно.
Позволять ему целовать себя – кроваво улыбаться, бередя незажившие трещины.
Это то, чего я хотел.
Один Йозеф К. на все мои романы. [3]
Запертый
Запертый в замке Кафки, я не понимаю, что происходит.
Запертый в замке Кафки, я лишен всех полномочий.
Ты никогда отсюда не выйдешь
[1] - «Любовник леди Чаттерлей», Дэвид Лоуренс
[2] – Датура – дурман. Скрытый привет от Мураками Рю и его романа «Дети из камеры хранения».
[3] – Йозеф К. – имя героя двух романов Кафки: «Процесс» и «Замок».
@музыка: IAMX - Sailor
@темы: Durarara!!, Shizaya, Фанфикшн, Wonder Minder
-
-
05.07.2013 в 14:39ох, фак! ай лав лав лав лав лав лав лав ю!! *лег на пол и умер от восторга*Вот за это я готов отдельно целовать ваши прекрасные пальцы:
Ни одному пророку не позволено обнимать плечи мессии и пить кровь из чаши его ключиц, но люди, способные судить - люди с грустным лицом, которых он любит - больше ничего не значат.
Ни одному пророку не позволено тянуть волосы мессии, сжимая пальцы на затылке, и стонать в его рот, но боги, способные судить – боги хтонических миров из хаоса и дьявольских петлиц - больше ничего не могут.
POV Изаи меня вернуло в трепетное фанатство по «21», больше Изаи, бесконечно много Изаи. Он великолепен.
Шизуо чертовски хорош. Он Бог, он Бог! *сходит с ума*
... ваша порнография так эстетически прекрасна и болезненно сладка, я хочу читать вас всегда... все остальное тлен...
Вы сделали эту пятницу в тысячи раз лучше! Спасибо за текст, спасибо за вас! Пойду напьюсь.
-
-
15.07.2013 в 15:51POV Изаи меня вернуло в трепетное фанатство по «21», больше Изаи, бесконечно много Изаи. Он великолепен.
Я не успел сказать, но я решил дописать WM как POV. И немного сократить главы. Так будет не в пример быстрее и проще для меня. Хочу расправиться с WM поскорее.
ваша порнография так эстетически прекрасна и болезненно сладка, я хочу читать вас всегда... все остальное тлен...
И я тлен, Кантом клянусь. Но порно будет всегда.
-
-
15.07.2013 в 15:56Хочу расправиться с WM поскорее.
Вы от него устали? Но вы же потом напишите что-нибудь еще, ведь напишите?
И я тлен, Кантом клянусь.
Вы очень качественный и годный тлен, в таком случае.
-
-
15.07.2013 в 16:13Да, я жутко устал, и конечно же я напишу что-нибудь еще, это и есть одна из причин, почему я так сильно хочу закончить WM. Стало тяжело вписываться в эту историю.
Вы очень качественный и годный тлен, в таком случае.
Комплимент из разряда высшего балла по шкале Глазго - настораживает
-
-
15.07.2013 в 16:25Так чудесно, что вы не решили забросить WM, это чертовски вдохновляет на искреннюю улыбку. А то, что вы напишите потом что-то еще - столь же прекрасное, я не сомневаюсь - дарит мегатонну восторга и радости, все это выливается в океан бесконечной нежности к вам и вашему творчеству. Я буду ждать как следующие главы WM, так и новые текста!
Комплимент из разряда высшего балла про шкале Глазго - настораживает
Запредельная кома меня бы настораживала куда сильнее, наверное, хотя... хDD
В действительности я очень полюбил ваш слог, ваше повествование, ваши идеи. Я могу смело вписать ваше имя в список моих неизлечимых привычек-зависимостей и самозабвенно предаваться наслаждению, перечитывая ваши текста.))
-
-
15.07.2013 в 17:22С чего бы его забрасывать? За меня его никто не допишет.
Я буду ждать как следующие главы WM, так и новые текста!
Я рад, что вы есть у WM. Серьезно.
Я могу смело вписать ваше имя в список моих неизлечимых привычек-зависимостей и самозабвенно предаваться наслаждению, перечитывая ваши текста.
И как вам ваша аддикция? Любите ее?
-
-
15.07.2013 в 17:26Многие предпочитают забывать, если устают от текста, увы. Но ваше отношение к своей работе прекрасно.
Я рад, что вы есть у WM. Серьезно.
Серьезно. Я рад, что WM есть у меня.
И как вам ваша аддикция? Любите ее?
Безумно люблю, как и все свои вредные привычки. Вас чудовищно приятно курить.
-
-
15.07.2013 в 17:53Не совсем. Будь это так, я бы не писал WM так медленно и небрежно.
Безумно люблю, как и все свои вредные привычки.
И много же у вас таких? Кроме моих текстов, разумеется.
Вас чудовищно приятно курить.
Качественный тлен - только в безысходных случаях и экзистенциальных компаниях. Можно открывать собственную марку.
-
-
16.07.2013 в 09:40В совершенстве кончается фантазия. Лучше медленно и небрежно, чем автоматом и бесстрастно выверено. Но это только мое мнение, конечно.
И много же у вас таких? Кроме моих текстов, разумеется.
Нет, не много и все банально: курево, секс, хамство и удивительная потребность бездарно проябывать деньги. Как можно понять, вы - самое любимое.
Еще я люблю Гибсона, но он не пишет порно, а я не пишу ему.Можно открывать собственную марку.
Я б был частым клиентом, постоянным.
-
-
16.07.2013 в 14:44Воувоувоу, Риэл, полегче, круче, чем секс, да я же могу подумать, что вы хотите станцевать со мной страстное танго
-
-
16.07.2013 в 15:13Думайте.