Самый мрачный денди на этой вечеринке
Название: Jack Ketch
Бета: Mrs.Toffel
Пейринг: м/м
Рейтинг: NC-17
Жанры: слэш, драма, POV, hurt/comfort
Предупреждения: кинк, нецензурная лексика, насилие
Размер: миди
Статус: в процессе
Описание эпическое филологическое порно под мелодии Вагнера
От автора: экзистенциальный кризис в эпоху постмодернизма.
Если вы плохо слушали на уроках литературы, мы знаем, как вам помочь.
Только здесь плохие парни цитируют Шекспира во время оргазма.
Только здесь можно шутить о Канте и вспоминать о Кафке в перерывах между жизнью и самоубийством.
4Х
С тех пор, как я попрощался с Расселом, в моей жизни изменилось все.
Я совсем не был убит горем, хоть и плакал на похоронах, обняв тетушку Роуз – мать Уилла, любившую его, несмотря ни на что. Она любила даже меня, и я все еще помню, как мы уплетали ее чудесный тыквенный пирог, слушая старенький приемник, который она никогда не выключала. Каждый год она шила нам костюмы на Хэллоуин, и делала это настолько искусно, что я все не мог понять, как человек вообще способен создать что-то настолько безупречное.
Руки Роуз – это самое красивое, что я когда-либо видел.
Сейчас я все еще живу в квартире, которую мы с Расселом снимали вдвоем, но теперь она совсем не напоминает бордель.
Пока Уилл был жив, я не мог бросить его и отойти от дел, но когда его не стало, я был настолько ошеломлен и подавлен, что даже не заметил, как все произошло само собой.
По большей части это заслуга моего старого приятеля, в котором – но поверьте, всего лишь на первый взгляд - добродетели даже больше, чем чудаковатости, которой природа наделила его сполна. Представьте себе Мать Терезу, подсевшую на героин, и тогда вы легко поймете, каким отличным парнишкой кажется Стив.
Мне стоило только кивнуть, когда он предложил позаботиться о бизнесе, пока я не оправлюсь и не решу, что делать дальше. А то и насовсем, если я захочу.
- Без обид? – спросил он, вытаращив свои и без того огромные глаза.
- Да, Стиви, без обид. Мне все равно.
- Не бойся, старина, твоя доля останется при тебе – уж я-то тебе помереть с голодухи не дам. Черт побери, Джек, я прав или не прав?
Конечно же, «моя доля» вдруг стала куда беднее, но я не возражал – этого вполне хватало, чтобы выплачивать ренту и жить, не прося милостыню под собором Святого Патрика.
После я соскочил – это было одновременно самым лучшим и самым ужасным из того, что со мной случалось. Наверное, Иисус все-таки любит меня, потому что с одиннадцатой попытки мне удалось, и я, не успев нарадоваться своей великой победе, впал в депрессию – наркотики быстро заменились антидепрессантами и старым, давно уже практикующим только для меня психологом с белыми, словно кокаин, усами и дипломом Хаддерсфилдского университета.
Два года, прожитых в отчаянных попытках слезть, совсем не задержались в моей памяти. Помню, в то время я пытался вести дневник, но записи были рваными и нерегулярными, потому что каждый раз я снова срывался и пускался во все тяжкие, напрочь забывая обо всем, чтобы потом вновь начать сначала.
Он бы так и валялся среди книг и хлама, но недавно я нашел его, и первая же строка вызвала такое отвращение, что я понял – я ни за что больше не смогу прочесть то, что писал, обливаясь потом в предчувствии ломок и изнывая от абстиненции.
«Впервые за несколько дней я не вмазываюсь с самого утра. Ну же, Джек, будь хорошим мальчиком, кристаллы выжимают из тебя твою никчемную жизнь», – первая строчка из страданий юного Кетча, навевающая тоску.
Каждый новый день был для меня лотереей, в которую я не хотел играть.
Я чувствовал, как тело готовится к тому, чтобы снова сломать к чертовой матери все мои старания, но когда и где это произойдет – предсказать точно никто не мог.
Ранним утром, во сне, за чтением Керуака или попыткой писать в дневник – поздравьте нашего счастливчика, он получил главный приз – истощенный ожиданием, я наконец-то терял себя, забывая, кто такой Джек Кетч и какое отношение он имеет ко мне – наглядной иллюстрации из старых медицинских трудов, изображающих смертельно больных, умирающих неизвестных, чьи лица уже начали отражать смерть.
Я был на всех страницах гёттингенского карманного календаря и видел, что наследие добродетелей и пороков сделало со мной. [1]
И каждый день был ожиданием нового сражения, в котором я никак не мог победить.
***
Сложные механизмы принятия любви и принятия смерти очень похожи.
Допустим, ты невероятно сильно влюблен в девочку по имени Джо. Просто представь. Итак.
Первая стадия – отрицание.
Ты все еще не веришь, что кончаешь, думая только о Джо.
Это настораживает, кажется нелепым, даже смешным. Возможно, катастрофично повышает привычный уровень спиртного в твоей крови.
Убеждая себя в том, что все еще можешь спокойно жить, спать с кем угодно и совершенно не вспоминать о ней, ты только и делаешь, что вспоминаешь о ней.
Второй этап – гнев.
Ты совсем не рад тому, что кончаешь, думая только о Джо.
Тонкие ключицы и мягкость ее выкрашенных в черный волос вызывают желание вышвырнуть Джо в окно.
Теперь единственный человек, способный пробудить больше ярости, чем она – это ты сам.
Третий этап – переговоры.
Ты предпочел бы лишиться руки, если только это поможет перестать думать о Джо.
Мысли эти настолько мучительны, что делают приятной перспективу обменять свою любовь на все что угодно – рак простаты, туберкулез, синдром Туретта. С этим, по крайней мере, можно жить.
Не то что с Джо.
Она стерва.
Четвертый этап – депрессия.
Возможно, раньше ты хоть иногда из нее выходил.
Но теперь тоска и суицидальный надлом – это все, что остается в твоей жизни, когда из нее исчезает Джо.
Если у тебя есть психолог, существует большая вероятность того, что он узнает о Джо гораздо больше, чем о тебе, потому что теперь ты можешь говорить только о ней.
Пятый этап – принятие.
Джо, Джо и еще раз Джо.
Джо в твоей спальне, в твоей голове, на страницах дневника и даже на салфетках из ближайшего кафе.
С кем бы ты ни встречался – это Джо, даже если она упорно твердит, что ее имя – Маргарет.
Неважно, кого ты любил раньше – Вагнера, Тициана или раннего Дали – теперь ты любишь только Джо.
Так вот. Хаксли – это тоже Джо.
И иногда мне хочется его за это убить.
Он снова читает мою книгу, а я пытаюсь вспомнить номер Стива, сжимая телефонную трубку в ладони. Она тяжелая, стянутая медным ободом, оттягивает руку вниз, а я все никак не решусь. Язык и щеки молчаливо немеют, словно я случайно разгрыз таблетку мощного обезболивающего.
- Взялся Гюисманса читать, берись и про Гюстава Моро слушать, – назидательно изрекает Скотт. Он чувствует мои колебания, словно мы с ним плывем по воде, и каждый раз, когда я загребаю рукой, волна окатывает белую шею и прилипает к его лицу.
На коленях Хаксли лежит огромный пакет, под завязку набитый кристаллами, и я с горечью осознаю: о да, вполне возможно, что в моем старом дневнике ремиссий скоро появится новая запись.
И в ней я расскажу, как я хочу снова вмазаться, стать совсем слабым и больше не беспокоиться ни о чем.
И в ней я расскажу, как думаю о Скотти дни напролет.
Знаешь, Хаксли, мы почти не знаем друг друга, но мы просто уедем в Палестину в этом году.
Каждая моя мысль о тебе – это письмо, и я считаю дни, за которые оно одолеет путь к тебе, словно ты где-то в Берлине, и не сплю ночами, думая о том, насколько отвратителен был бы Дублин, если бы не ты. Бросаю все свои дела и печатную машинку, чтобы писать от руки.
Когда ты пропадаешь, и мы долго не видимся – неделю, две, всю жизнь – я хочу знать, какие книги лежат на твоем столе и какого оттенка шляпу ты наденешь в этот раз, собираясь в театр или обедая на цветастой террасе кафе.
Все ли у тебя хорошо, Скотти?
С любовью, Джек.
***
Скотт открывает Стиву дверь, и сладко-пепельный запах марихуаны проникает в квартиру вместе с ним.
- Господи, Стив, у нас здесь не Амстердам.
- Скажи ты мне это годка так три назад, и мы бы вместе посмеялись.
Они с Хаксли смотрят друг на друга – высокий лощеный Скотт и низкорослый толстяк Стивен – с таким выражением на лицах, словно кто-то сейчас собирается вызвать копов.
- Вот об этом парне я тебе по телефону и говорил, – я забрасываю руку на шею Скотта и треплю за плечо, намереваясь вытрясти из него приветственные слова, но он вдруг словно отмирает и берет себя в руки сам.
- Хаксли, – на выдохе говорит он, улыбаясь так открыто и приветливо, что я невольно начинаю скалиться сам, хотя не чувствую ничего, кроме желания бросить эту затею и сдать назад.
- Окей, Хаксли. Стив Уилмот. Сработаемся, – они пожимают руки, и оба поворачиваются ко мне. – Давно не виделись, Джек. Я скучал.
- Так я и поверил.
- Да честное слово. Каждый раз, когда слышу о Буковски, вспоминаю тебя.
- Каждый раз ты вспоминаешь старого скандального алкоголика? Жизнь прожита не зря.
Это как раз и есть то, за что я так люблю Стива – с ним легко, даже когда кажется, что будет сложно. Раньше мы могли болтать часами, и никто из нас не уставал, даже если не был накурен или на скоростях. Он, конечно, тот еще ублюдок, но из всех друзей Рассела – единственный, с кем мы хоть на чем-то сошлись.
Мы втроем, едва разминувшись в темном коридоре, бредем на кухню, где Стива ждет товар на пробу и кипа вопросов, которые Скотту не терпится ему задать. Я иду последним, но на полпути останавливаюсь, понимая, что совершенно не желаю слушать всю эту дрянь, смотреть, как Уилмот придирчиво оценивает длину кристаллов и взвешивает мет.
Я правда очень хочу выбраться из всего этого. Ты даже не представляешь как сильно, Скотти. И то, что ты делаешь со мной, вряд ли сможет мне помочь.
Глубоко-синие обои коридора тянутся гладкой лентой по периферии моего зрения, я словно впервые различаю старые картины, распятые на крупных гвоздях – настолько тяжело все масло, сплетенное в лица, цветы и воду, поглощающую свет.
Если бы ты видел, Скотти, каким я был раньше, ты бы ни за что не позволил ввязаться в это снова. Но ты, кажется, совсем не представляешь, что делаешь.
Истощенная временем аддикция ласково сжимает мои руки и смыкает челюсти, заставляя дрожать и вспоминать как же хорошо было, когда ничему не приходилось сопротивляться.
Сейчас это кажется мне чем-то невероятным – проживать каждый день под кайфом, быть наполненным странной силой, полностью избавленным от сна. За день я мог постичь столько, сколько больше не осознаю за всю свою жизнь.
Словно ты – ноги легиона, без которых никто не сможет стоять.
Словно ты – голова легиона, без которой никто не сможет думать.
Просвещенный наркотиками, я вижу лицо легиона, чувствую его руки и слушаю его голос.
Он дышит моими легкими и смотрит моими глазами.
Он шепчет: где же ты, Джек, вернись ко мне, я так по тебе скучал.
- Эй, Джек, ну где ты, чего там застрял?
- Я здесь, Скотти. Я здесь.
[1] - "Гёттингенский карманный календарь" - журнал, издаваемый немецким писателем, ученым и критиком профессором Г.К. Лихтенбергом. В одном из выпусков 1778-го года есть серия иллюстраций под названием «Последствия добродетели и пороков». Они изображают мальчика и девочку, чьи лица меняются в зависимости от того, какой жизнью они, взрослея, живут. Порок истощает их, старит и добавляет морщин, тогда как те, кто выбрал жизнь, одобренную обществом, выглядят так, словно списаны с икон.
Например, если сверху расположен портрет прекрасной жены, верно ждущей своего мужа с ребенком на руках, сразу же под ним она нарисована ветреной женщиной, чье лицо стало старым и истощенным от греха.
Бета: Mrs.Toffel
Пейринг: м/м
Рейтинг: NC-17
Жанры: слэш, драма, POV, hurt/comfort
Предупреждения: кинк, нецензурная лексика, насилие
Размер: миди
Статус: в процессе
Описание эпическое филологическое порно под мелодии Вагнера
От автора: экзистенциальный кризис в эпоху постмодернизма.
Если вы плохо слушали на уроках литературы, мы знаем, как вам помочь.
Только здесь плохие парни цитируют Шекспира во время оргазма.
Только здесь можно шутить о Канте и вспоминать о Кафке в перерывах между жизнью и самоубийством.
4Х
4
С тех пор, как я попрощался с Расселом, в моей жизни изменилось все.
Я совсем не был убит горем, хоть и плакал на похоронах, обняв тетушку Роуз – мать Уилла, любившую его, несмотря ни на что. Она любила даже меня, и я все еще помню, как мы уплетали ее чудесный тыквенный пирог, слушая старенький приемник, который она никогда не выключала. Каждый год она шила нам костюмы на Хэллоуин, и делала это настолько искусно, что я все не мог понять, как человек вообще способен создать что-то настолько безупречное.
Руки Роуз – это самое красивое, что я когда-либо видел.
Сейчас я все еще живу в квартире, которую мы с Расселом снимали вдвоем, но теперь она совсем не напоминает бордель.
Пока Уилл был жив, я не мог бросить его и отойти от дел, но когда его не стало, я был настолько ошеломлен и подавлен, что даже не заметил, как все произошло само собой.
По большей части это заслуга моего старого приятеля, в котором – но поверьте, всего лишь на первый взгляд - добродетели даже больше, чем чудаковатости, которой природа наделила его сполна. Представьте себе Мать Терезу, подсевшую на героин, и тогда вы легко поймете, каким отличным парнишкой кажется Стив.
Мне стоило только кивнуть, когда он предложил позаботиться о бизнесе, пока я не оправлюсь и не решу, что делать дальше. А то и насовсем, если я захочу.
- Без обид? – спросил он, вытаращив свои и без того огромные глаза.
- Да, Стиви, без обид. Мне все равно.
- Не бойся, старина, твоя доля останется при тебе – уж я-то тебе помереть с голодухи не дам. Черт побери, Джек, я прав или не прав?
Конечно же, «моя доля» вдруг стала куда беднее, но я не возражал – этого вполне хватало, чтобы выплачивать ренту и жить, не прося милостыню под собором Святого Патрика.
После я соскочил – это было одновременно самым лучшим и самым ужасным из того, что со мной случалось. Наверное, Иисус все-таки любит меня, потому что с одиннадцатой попытки мне удалось, и я, не успев нарадоваться своей великой победе, впал в депрессию – наркотики быстро заменились антидепрессантами и старым, давно уже практикующим только для меня психологом с белыми, словно кокаин, усами и дипломом Хаддерсфилдского университета.
Два года, прожитых в отчаянных попытках слезть, совсем не задержались в моей памяти. Помню, в то время я пытался вести дневник, но записи были рваными и нерегулярными, потому что каждый раз я снова срывался и пускался во все тяжкие, напрочь забывая обо всем, чтобы потом вновь начать сначала.
Он бы так и валялся среди книг и хлама, но недавно я нашел его, и первая же строка вызвала такое отвращение, что я понял – я ни за что больше не смогу прочесть то, что писал, обливаясь потом в предчувствии ломок и изнывая от абстиненции.
«Впервые за несколько дней я не вмазываюсь с самого утра. Ну же, Джек, будь хорошим мальчиком, кристаллы выжимают из тебя твою никчемную жизнь», – первая строчка из страданий юного Кетча, навевающая тоску.
Каждый новый день был для меня лотереей, в которую я не хотел играть.
Я чувствовал, как тело готовится к тому, чтобы снова сломать к чертовой матери все мои старания, но когда и где это произойдет – предсказать точно никто не мог.
Ранним утром, во сне, за чтением Керуака или попыткой писать в дневник – поздравьте нашего счастливчика, он получил главный приз – истощенный ожиданием, я наконец-то терял себя, забывая, кто такой Джек Кетч и какое отношение он имеет ко мне – наглядной иллюстрации из старых медицинских трудов, изображающих смертельно больных, умирающих неизвестных, чьи лица уже начали отражать смерть.
Я был на всех страницах гёттингенского карманного календаря и видел, что наследие добродетелей и пороков сделало со мной. [1]
И каждый день был ожиданием нового сражения, в котором я никак не мог победить.
***
Сложные механизмы принятия любви и принятия смерти очень похожи.
Допустим, ты невероятно сильно влюблен в девочку по имени Джо. Просто представь. Итак.
Первая стадия – отрицание.
Ты все еще не веришь, что кончаешь, думая только о Джо.
Это настораживает, кажется нелепым, даже смешным. Возможно, катастрофично повышает привычный уровень спиртного в твоей крови.
Убеждая себя в том, что все еще можешь спокойно жить, спать с кем угодно и совершенно не вспоминать о ней, ты только и делаешь, что вспоминаешь о ней.
Второй этап – гнев.
Ты совсем не рад тому, что кончаешь, думая только о Джо.
Тонкие ключицы и мягкость ее выкрашенных в черный волос вызывают желание вышвырнуть Джо в окно.
Теперь единственный человек, способный пробудить больше ярости, чем она – это ты сам.
Третий этап – переговоры.
Ты предпочел бы лишиться руки, если только это поможет перестать думать о Джо.
Мысли эти настолько мучительны, что делают приятной перспективу обменять свою любовь на все что угодно – рак простаты, туберкулез, синдром Туретта. С этим, по крайней мере, можно жить.
Не то что с Джо.
Она стерва.
Четвертый этап – депрессия.
Возможно, раньше ты хоть иногда из нее выходил.
Но теперь тоска и суицидальный надлом – это все, что остается в твоей жизни, когда из нее исчезает Джо.
Если у тебя есть психолог, существует большая вероятность того, что он узнает о Джо гораздо больше, чем о тебе, потому что теперь ты можешь говорить только о ней.
Пятый этап – принятие.
Джо, Джо и еще раз Джо.
Джо в твоей спальне, в твоей голове, на страницах дневника и даже на салфетках из ближайшего кафе.
С кем бы ты ни встречался – это Джо, даже если она упорно твердит, что ее имя – Маргарет.
Неважно, кого ты любил раньше – Вагнера, Тициана или раннего Дали – теперь ты любишь только Джо.
Так вот. Хаксли – это тоже Джо.
И иногда мне хочется его за это убить.
Он снова читает мою книгу, а я пытаюсь вспомнить номер Стива, сжимая телефонную трубку в ладони. Она тяжелая, стянутая медным ободом, оттягивает руку вниз, а я все никак не решусь. Язык и щеки молчаливо немеют, словно я случайно разгрыз таблетку мощного обезболивающего.
- Взялся Гюисманса читать, берись и про Гюстава Моро слушать, – назидательно изрекает Скотт. Он чувствует мои колебания, словно мы с ним плывем по воде, и каждый раз, когда я загребаю рукой, волна окатывает белую шею и прилипает к его лицу.
На коленях Хаксли лежит огромный пакет, под завязку набитый кристаллами, и я с горечью осознаю: о да, вполне возможно, что в моем старом дневнике ремиссий скоро появится новая запись.
И в ней я расскажу, как я хочу снова вмазаться, стать совсем слабым и больше не беспокоиться ни о чем.
И в ней я расскажу, как думаю о Скотти дни напролет.
Знаешь, Хаксли, мы почти не знаем друг друга, но мы просто уедем в Палестину в этом году.
Каждая моя мысль о тебе – это письмо, и я считаю дни, за которые оно одолеет путь к тебе, словно ты где-то в Берлине, и не сплю ночами, думая о том, насколько отвратителен был бы Дублин, если бы не ты. Бросаю все свои дела и печатную машинку, чтобы писать от руки.
Когда ты пропадаешь, и мы долго не видимся – неделю, две, всю жизнь – я хочу знать, какие книги лежат на твоем столе и какого оттенка шляпу ты наденешь в этот раз, собираясь в театр или обедая на цветастой террасе кафе.
Все ли у тебя хорошо, Скотти?
С любовью, Джек.
***
Скотт открывает Стиву дверь, и сладко-пепельный запах марихуаны проникает в квартиру вместе с ним.
- Господи, Стив, у нас здесь не Амстердам.
- Скажи ты мне это годка так три назад, и мы бы вместе посмеялись.
Они с Хаксли смотрят друг на друга – высокий лощеный Скотт и низкорослый толстяк Стивен – с таким выражением на лицах, словно кто-то сейчас собирается вызвать копов.
- Вот об этом парне я тебе по телефону и говорил, – я забрасываю руку на шею Скотта и треплю за плечо, намереваясь вытрясти из него приветственные слова, но он вдруг словно отмирает и берет себя в руки сам.
- Хаксли, – на выдохе говорит он, улыбаясь так открыто и приветливо, что я невольно начинаю скалиться сам, хотя не чувствую ничего, кроме желания бросить эту затею и сдать назад.
- Окей, Хаксли. Стив Уилмот. Сработаемся, – они пожимают руки, и оба поворачиваются ко мне. – Давно не виделись, Джек. Я скучал.
- Так я и поверил.
- Да честное слово. Каждый раз, когда слышу о Буковски, вспоминаю тебя.
- Каждый раз ты вспоминаешь старого скандального алкоголика? Жизнь прожита не зря.
Это как раз и есть то, за что я так люблю Стива – с ним легко, даже когда кажется, что будет сложно. Раньше мы могли болтать часами, и никто из нас не уставал, даже если не был накурен или на скоростях. Он, конечно, тот еще ублюдок, но из всех друзей Рассела – единственный, с кем мы хоть на чем-то сошлись.
Мы втроем, едва разминувшись в темном коридоре, бредем на кухню, где Стива ждет товар на пробу и кипа вопросов, которые Скотту не терпится ему задать. Я иду последним, но на полпути останавливаюсь, понимая, что совершенно не желаю слушать всю эту дрянь, смотреть, как Уилмот придирчиво оценивает длину кристаллов и взвешивает мет.
Я правда очень хочу выбраться из всего этого. Ты даже не представляешь как сильно, Скотти. И то, что ты делаешь со мной, вряд ли сможет мне помочь.
Глубоко-синие обои коридора тянутся гладкой лентой по периферии моего зрения, я словно впервые различаю старые картины, распятые на крупных гвоздях – настолько тяжело все масло, сплетенное в лица, цветы и воду, поглощающую свет.
Если бы ты видел, Скотти, каким я был раньше, ты бы ни за что не позволил ввязаться в это снова. Но ты, кажется, совсем не представляешь, что делаешь.
Истощенная временем аддикция ласково сжимает мои руки и смыкает челюсти, заставляя дрожать и вспоминать как же хорошо было, когда ничему не приходилось сопротивляться.
Сейчас это кажется мне чем-то невероятным – проживать каждый день под кайфом, быть наполненным странной силой, полностью избавленным от сна. За день я мог постичь столько, сколько больше не осознаю за всю свою жизнь.
Словно ты – ноги легиона, без которых никто не сможет стоять.
Словно ты – голова легиона, без которой никто не сможет думать.
Просвещенный наркотиками, я вижу лицо легиона, чувствую его руки и слушаю его голос.
Он дышит моими легкими и смотрит моими глазами.
Он шепчет: где же ты, Джек, вернись ко мне, я так по тебе скучал.
- Эй, Джек, ну где ты, чего там застрял?
- Я здесь, Скотти. Я здесь.
[1] - "Гёттингенский карманный календарь" - журнал, издаваемый немецким писателем, ученым и критиком профессором Г.К. Лихтенбергом. В одном из выпусков 1778-го года есть серия иллюстраций под названием «Последствия добродетели и пороков». Они изображают мальчика и девочку, чьи лица меняются в зависимости от того, какой жизнью они, взрослея, живут. Порок истощает их, старит и добавляет морщин, тогда как те, кто выбрал жизнь, одобренную обществом, выглядят так, словно списаны с икон.
Например, если сверху расположен портрет прекрасной жены, верно ждущей своего мужа с ребенком на руках, сразу же под ним она нарисована ветреной женщиной, чье лицо стало старым и истощенным от греха.
@темы: Фанфикшн, Jack Ketch
-
-
21.08.2013 в 19:32я читаю, я люблю Джека, я хочу еще много, бесконечно много глав, спасибо!
-
-
21.08.2013 в 22:47хоть кто-то его любит
я хочу еще много, бесконечно много глав, спасибо!
не буду обещать, что растяну его на макси, но я рад, что этот текст вам по душе
большое спасибо вам за то, что вы такой охуенный парниша, который читает то, что я пишу
это просто обворожительно приятно
-
-
22.08.2013 в 08:07я верю, что я не один, и вера моя непоколебима!
не буду обещать, что растяну его на макси, но я рад, что этот текст вам по душе
вы напишите о Джеке Кетче столько, сколько требует написать его история, а потом вы напишите еще много-много других прекрасных текстов!
в это я тоже непоколебимо верю :3
это просто обворожительно приятно
awww! вас я тоже очень люблю
-
-
22.08.2013 в 22:27звучит как приговор
вас я тоже очень люблю
я польщен